Ангел путешественник: Вам неустройства здешние ругая, скажу: в лесах Булонских жизнь другая. Без мелких краж – никчёмного позора, без драк мастеровых на пасмурном углу, но с тихой стойкостью девичьих взоров, теорий покоривших мглу упрямого Фурье и Сен-Симона. Теперь по-летнему горячие лучи ещё ложатся вкось на вежливых бульваров молодую осень, ещё торговец баклажанами кричит упругие слова… А свежестью душистою полей ещё влекут газонов точные просторы. Пусть сердцу русскому милей, когда мороз порхает у дверей. Тот снежный час настигнет скоро в пыли проспектов звонкие кофейни, больных фиакров окруженье с густым абсентом на устах, Курбе брадатых под зонтами, чьи мысли на холстах ютятся, земную сложность отражая вкратце неукротимыми кистями. Ура! зиме, родной печали, которую бездомным черти накачали. Пять лет в Париже я прожил, Ночами с Мистингет дружил, ветвистый Пикассо изображал меня неоднократно рисунком точным и приятным пронзительной своей рукой, чтоб прелесть моего лица в его кубических твореньях правдивою пылала красотой. Пинега: В крови гаренье, и желтизна в глазах, дрожит мой шаг над каменной ступенью. Ангел путешественник: Скажу вам так: В домах парижских нет блаженства, но здесь, в четвёртом этаже, туда пора уже, постигнете вы совершенство, простую млаго, благо, влаго дать… Сказал, откланялся и ночи нарушая гладь в маршах растворился лестниц. Так в петербургских тучах неизменных неверный исчезает месяц — частями и попеременно… Далее: ПРИХОД ТУДА Петров (на ходу обнимая Пинегу): Воображаю, ах, вид ангела размятого в кубах. О, декаденские произведенья! В них бочка дёгтя заключает ложечку варенья… И смеялся он притом, непобритыми щеками, перевёрнутым лицом. Длань прижав к её груди. За ступенькою ступеньку оставляя позади. Прихожая была невелика, в тенях, блуждающих по стенкам, Бадья стояла с дождевой водой, немного крыша протекала беспрерывною струёй. Они вошли сюда несмелые, став с расстройства белыми. Плечо к плечу устав прижали, среди прихожей робко встав. Под низким облак дуновеньем уста его негромкие шептали. Петров:
С твоей руки прикосновенья (нюхает) мы заступаем в мокрое лафе-кафе. Входит лысый господин с неуклюжей переносицей. Вошедший: Сегодня не было моленья, и я немного подшофе. Пинега: Какое странное явленье, нет, какое странное явленье… Петров: Хоть он в старинном сюртуке в руке с ломтём гавядины, взгляд его неистов. Он, верно, был кавалеристом, главы сшибая гадинам. Вошедший: Кто вас прислал сюда, малютки? Петров: Один старик из полосатой будки. Вошедший: Старик всегда был исполнителен и точен, к нам постояльцев направляя каждой ночью. Вбегает пёстрой шерсти собачёнка, остановилась, в Петрова вглядывается. Пинега: Петров: Зато я, как положено моряку-рыбаку, совершенно не боюсь собак. Но вот при виде этой пёстренькой весь позеленел. Вошедший: Глупости какие! Не бойтесь, пёсик имеет хмурый вид, но даже лаять не желает. А по ночам скулит в надежде раздобыть награду (бросает говядину) Бери, mon cher! Моё решенье: входите, будем рады! Пинега: Так началось моё переселенье. Вошедший (покашливая): Теперь, кхы-кхы, я буду вам провожатый. За мной, за мной! Allons enfants! Аlons бум-бум! Далее: ВЫНУЖДЕННАЯ ВСТРЕЧА У стен, взлетевших к потолку Обоями, украшенных цветочками, сидел бесспорный человек колючею бородкой вверх. Кругом в лохматых волосах, с ясной рюмочкой бездонной, ноги плети разбросав. Кто эти, которые там стоят? Как будто невзначай спросил. – Ночлежники пришли, душою дети, Надежды фантики тая, — Провожатого послышался ответ. – Отвали ему на чай! Петрова проважатый попросил. Разумный тот приняв совет, Петров сыскал копеек двадцать, Ещё Пинега из чулка рублей дала пятнадцать. Тут мохнатый господин, став лицом, став грудью красный, верно был простолюдин, поведением ужасный. Бородёнкою, что мельницею машет, а руками-кренделями тычет в бок. – Мне, – говорит, – становится прекрасно, примите уваженье наше от страдающего телом: от Бога! Он питается голодной корочкой, познания храня на полочке. Ой, светик, ох, горюшко! — скажите делом, Кто своровал очёчки? Я наблюдать желаю пухленькие ручки. Они-василёчки, волосочков стаю. Смотрите человечки, я повсеместно таю! В животе моём томленье, плоть кудрявая в смятенье, ах, какая рыженькая вишня! |
