Анатолий придвинулся к жене поплотнее, подлил ещё, выпил сам, засунул в рот бутерброд с колбасой. Потом задышал этой колбасой Маргарите прямо в лицо.

– Пошли красуля, вспомним молодость. Ну, не жадничай.

Маргарита встала и, игриво покачивая бёдрами, пошла в спальню. Надо, так надо…

…

Маргарита любила это кафе. Когда-то очень давно, лет ндцать  назад, её сюда привёл Анатолий, в те времена симпатичный, даже импозантный, несмотря на небольшой рост и плотную, упругую полноту, аспирант их кафедры, на которой Рита – тонкая и звонкая лаборантка с гривой шикарных тёмных волос, работала и училась на вечернем. С тех пор прошло сто лет, по ощущениям обоих, муж забыл про него напрочь, а вот Маргарита – нет. Сюда, в атмосферу их любимых конца семидесятых – начала восьмидесятых, она обожала приводить Вовку. Заказывала оливье с колбасой, мясо по-французски, бутерброды с сыром и красной икрой, на десерт – шоколадную колбасу и мороженое с орехами и шоколадом, на запивку  всей этой красоты – Советское шампанское, и балдела, слушая  до одури Бони М и раннего Розенбаума. Вовка, будучи на десяток лет её моложе, сначала скучал, потом привык, приноровился и тоже стал получать удовольствие.

В этот вечер ничего не предвещало беды. Их, заранее заказанный столик, стоял в укромном месте, за импровизированным зимним садом, состоящим из пяти дохлых пальм, двух китайских, пыльных роз, и лысого фикуса. Орущий про Нинку Розенбаум, доносился слегка и мозги не ел, салат был обалденным и на них с Вовкой снизошло нежное, лирическое состояние. Типа – вечер воспоминаний.

Маргарита, с трудом фокусируя взгляд, унимая плохо слушающийся язык, вдруг сумела соединить отрывочную информацию о Вовкином детстве, со своей памятью и понять, что что-то здесь не то. Уж больно совпадают овраги, спускающиеся к реке, ромашковые поляны у подножия огромных сосен, дубравы, вишневые сады и заросли дикой смородины у посадок.

– Слушай. А как твоё село, это самое, называется? Где оно? Район – то, какой?

И, услышав ответ, выпучила глаза – они с Вовкой жили в одном селе, на параллельных улицах. И, если поднапрячься, то, может быть, в одном из бритых под машинку голоштанников, она бы узнала своего любовника. Если бы могла вспомнить то, что вспоминать не хотела.

Лирический вечер воспоминаний был прерван грубо и бесцеремонно. За их с Вовкой столик, звучно ляпнув толстым задом об сиденье свободного стула, уселся Толик. Картинно подперев невыразительный, скошенный назад, бабский подбородок, он минут пять разглядывал замерших в виде соляных столбов, любовников, потом раскрыл Маргаритину сумку, достал ключи и положил их в карман пиджака.

– Кто будет жить в нашей квартире, решит суд. После развода. Достала, фря. Войдёшь к нам в дом, если приползешь на цырлах. Ну, или с участковым. Блядь!!!

Маргарита оцепенело помолчала, потом схватила бутылку с остатками шампанского и запустила любимому мужу в голову. Но промазала, снаряд просвистел мимо и влупился в корявый ствол пальмы, отпружинил от ствола и закрутился на ярком по-восточному паласе, как будто кто-то решил сыграть " в бутылочку"

Из кафе их выперли быстро, без позора, конечно, но жёстко и оперативно. Вовик хотел было возбухнуть, но выразительные, как дубовые комоды, ребята, невесть откуда нарисовавшиеся, не оставляли шансов и даже надежды на торжество справедливости. Маргарита, схватив Вовика за локоть, быстренько оттащила его от первого, самого здорового, с мордой чемодана, и выволокла на улицу.

– Слушай! Давай кататься на трамвае! Поедем туда-сюда, а потом зайдём на рынок Бауманский, купим пирожков и моченых яблок. Я обожаю моченые яблоки! А ты?

– С крепленым. Там, напротив, винный классный, купим винца крепленого.  А то холодяра, жуть, бубенцы звенят. Кстати, на трамвае можно ко мне докатить, я там как раз над винным проживаю. Комнатуху снимаю. Нормальная комнатуха, поживешь у меня, чо. Пока не разберёшься с иноходцем этим своим придурошным.

Маргарита с Вовкой и вправду докатили, окончательно промерзнув, на плохо отапливаемом трамвае до рынка, покружили внутри этой стеклянной летающей тарелки, купили пакет, до голодных судорог пахучих яблок, деревянных, стылых пирожков с картошкой (не дрейфь, гоготнул Вовик, у меня сковорода есть, разогреем на мамкином масле из семечек), кусок сала с прожилками, две здоровенные красивые луковицы, чудом урвали кусок сыра в соседнем гастрономе,  и Вовка нырнул в полуподвальный магазинчик со стыдливой, полустертой, засиженной мухами вывеской "Вино" – с торца двухэтажного домика. Маргарита осталась на улице и, как будто вдруг попав в юность, где-то на первый курс института, когда классный  мальчик, стесняясь, позвал её к себе в гости, в коммуналку в Замоскворечье, испытала все те забытые чувства – восторг и страх девочки-паиньки перед неизведанным и запретным. Наконец, Вовик выскочил, гремя бутылками в авоське, они поднялись по скрипучей деревянной лестнице с крашеными широкими ступенями и попали в иной для Маргариты, мир. Она и не знала, что так ещё живут. Мрачный длинный коридор с дощатыми стенами был утыкан темными провалами дверей, на вопрос, где можно пописать, Вовка заговорчески ткнул пальцем куда-то вдаль, придержал её за рукав и, открыв дверь, сунул в карман сложенный квадратик бумаги.

– Там ничего не бери, я свое в комнате держу. Руки тоже помоешь у меня, свет не забудь выключить. Давай, я пока чайник поставлю, накрою все.

Когда Маргарита вернулась, уже почти все было готово, как он с такой скоростью наметал все на стол, осталось загадкой. Третий стакашек Кюрдамира (ведь подумай, не Агдам купил, какой-нибудь, знал, что выбрать), вымел все неприятности из Маргаритой головы, она полулежала на продавленном диванчике, смачно впивалась зубами в уже третье яблоко и чувствовала себя счастливой. Вовка тоже расплылся, положил голову ей на живот, грыз семечки и мечтательно смотрел в потолок.

– Слушай, Ритк. А ты меня помнишь? Я ж малой был, а ты деваха здоровая, вдруг мы встречались где. В магазе, может? Я такой чернявый был, маленький, как таракан.

– Не, Вовк. Не помню. А ты меня? Я косу носила, такую – прям ниже пояса.

Вовка привстал, глянул на Маргариту повнимательнее, присвистнул.

– Е-моё. Помню. Ты дылда такая худая, но грудастая ходила, косу через плечо перекидывала. Пацаны на тебя прям заглядывались, а я думал – корова какая-то, тощая. Во, жизнь.

Маргарита хотела взять ещё яблоко, но передумала, заглянула в свой пустой стаканчик, вздохнула.

– Хрен знает, что за жизнь. Прям достали все. Слушай, давай рванем туда. У меня деньги есть, домик присмотрим. А? Что скажешь?

Вовка покрутил пальцем у виска, но Маргарита завелась и слушать ничего не желала.

–Точно. Поеду. Что мне здесь делать, на работу не показаться теперь, Толька замки сменил. Завтра же вещи к тебе перевезу, билет куплю и айда.

Вовка все смотрел на неё, как на умалишенную, потом крякнул, кивнул

– А чо… езжай. А там, глядишь, и я подтянусь. Ты, кстати, в курсах, что Сам вот-вот окочурится? Говорят, совсем плох. Он вдвоём с дочкой живёт, та тоже по больницам все. Не повезло мужику. Коль пузо и здоровья ни хрена, неча на бабу лезть. Вся фабрика гудит.

– Во-во.  Мне туда ни ногой.

У Маргариты было чувство, что ей врезали оплеуху, даже загорелась щека.

– Всё. Хватит. Решила. Завтра же билет беру. Денег на первое время хватит, потом работу найду. Хоть вздохну.

… Утро, на удивление, было погожим, декабрь уже вступил в свои права и засыпал улицы сияющим на солнце серебром. В телефонной будке, куда Маргарита заскочила, сообщить мужу о своём приходе за вещами, было одиноко и странно, как будто её сунули в белую коробку – все стекла заиндевели, да так плотно, что ничего не было видно. Толик молча выслушал монолог жены, хмыкнул и буркнул – "Приходи". И пока она добралась с Бауманской до Медведково, он подготовился, и на лестничной клетке у дверей, стояли три дорожные сумки – это было все, что Маргарита заработала за жизнь…