Тишина ударила подобно грому, Руагор и не заметил, как действо тёмного сейда кончилось. Он снова оказался в скупо освещённом доме помощницы смерти, и не было боле пред ним того тёмного наваждения – только прекрасная вечная дева с белёсыми глазами и локонами, уже поставившая чашу обратно на стол и освобождающая малыша от плена шкур. Боги, какой он был бледный и неподвижный. Только сиплое дыхание да судорожные подъёмы крохотной грудки выдавали признаки жизни. От этой картины у ярла вновь неистово защемило сердце.
Он даже не заметил, как в длани девы вновь оказался кинжал, окунув его в чашу, она стала кровью своей выводить руны на теле ребенка, на груди, на лице, ногах и руках – так продолжалось, пока всё крохотное тельце не превратилось рунический холст. И вновь клинок опустился в чашу, но на сей раз, открыв малышу рот, она капнула кровью с клинка ему на язык и тут же низко склонилась, едва не касаясь его лица своим. Вновь зазвучал речитатив, всего пара фраз – и бледность оставила тело ребенка. Зашевелились ручки и ножки, малыш открыл глаза и заулюлюкал, схватив крохотными ручонками деву за волосы, не отводя взор маленьких голубых глазокот её будто мёртвых очей. Смахнувший слёзы старый ярл был настолько рад, что и не заметил, как вестница вздрогнула всем телом и закусила губу, глядя в глаза его внука. Как затряслась рука, сжимающая кинжал до белых костяшек, и с каким трудом она поднялась, чтобы отойти к камину, кинув попутно клинок, словно безделушку, на кровать.
– Можешь не беспокоиться, хворь ему теперь не страшна, – услышал ярл её голос, едва принялся бережно укутывать лепечущего малыша обратно в шкуры.
Она стояла чуть в отдалении и смотрела на уже взявшего наполовину замотанный свёрток Руагора, и вновь ни чувств, ни эмоций – лишь холодный, прожигающий взор.
– Так как это будет?– старец стоял, гордо подняв озарённую улыбкой голову.
– Что будет? – Она словно не поняла вопроса.
– Как ты заберёшь мою жизнь?
– Во дурак, а вроде столько зим разменял, – зашлась холодным смехом помощница смерти. – А кто будет с ним нянчиться, кто будет воспитывать? Я, что ли, по-твоему, э не. Вроде до седин дожил, а разума не нажил. Давай топай, дел, что ли, нет, вот у меня есть, опять же туша, топай, топай.
– Я никогда этого не забуду, вестница, моё слово верно, – сказал Руагор и низко, как ещё никому не кланялся, поклонился, затем, повернувшись, вышел.
– Я тоже, – одними губами молвила дева, чуть погодя выйдя наружу, присев на свою скамью и глазом не поведя на лежащего лосенка. Она долго сидела, задумчиво смотря в сторону тропы, по которой ушёл Руагор, в сторону главного городища Фьордфьёлька Лёрствёрта.
Вернувшись, огромный чёрный волк с белым узором на боку застал свою хозяйку всё также сидящей на скамье под окошком. Удивленно глянув на нетронутую тушу, зверюга легла рядом с вестницей скорби, положив той на колени свою косматую морду. А дева, поглаживая зверя всё так же глядела в сторону тропы.
В те древние времена, когда асы бились с гигантами, огненными да ледяными порождениями Муспельхейма и Ётунхейма. А мировое древо Иггдрасиль сотрясалось от битвы, бушевавшей в Мидгарде. Несколько ударов меча одного из извечных врагов пришлись на полуостров Хальконир, и столь сильны они оказались, что оставили в тверди земной шрамы. Меж высоких скал пролегли они, заполненные морской водой, названные после людьми фьордами, а сам гигант, сражённый, пал не вдалеке, обратившись горной грядой, названной Саркнаром, навечно отделив часть земли от прочих владений.
Землю же эту, иссечённую шрамами, нарекли Фьордфьёльком округой фьордов. А в самом большом и широком из них, доходящем почти до предгорных лесов, на кромке морской воды меж высоких скал расположилось городище Лёрствёрт. Два десятка длинных, в пятьдесят шагов, каменных домов под напрочь заросшими дёрном крышами. Окружённые великим множеством прочих построек, амбаров, хлевов и загонов для скота. В центре городища на рукотворном каменном холме гордо возвышался дом ярла с высоким крыльцом и крышей на манер перевёрнутого дна драккара. Напротив ярлова дома находилось славище с десятком высоченных деревянных идолов, каждый со своим алтарём для подношений треб всеотцу Одину, Фрейе, Ньерду, громовержцу Тору, Хеймдалю и многим другим асам. Было в этом поселении ещё одно строение, прославившее городище на весь север. Зал Шитов, огромный и прекрасный своим убранством, самый первый дом, возникший в этой земле. Его стены рубленные из неподъёмных дубовых брёвен, стоящие под многоярусной крышей со множеством резных драконьих голов, едва не касающейся стропилами земли, были сплошь увешаны даровавшими залу имя щитами павших воинов Фьордфьёлька и их свезёнными со всей окуёмы трофеями.
Расположенный на самой кромке океана Лёрствёрт, как и положено любому прибрежному городищу, вгрызался в необъятную водную пучину множеством все возможных причалов. Берущих начало от песчаного берега, застроенного корабельными сараями всех мастей – от маленьких лачужек под рыбацкие лодки до поистине огромных. Служивших долгими зимами домами для боевых ладей-драккаров, нежно называемых северянами конями волн.
С другой же стороны, в самом устье фьорда, где отвесные скалы, служившие поселению отличной защитой, практически сходили на нет, но оставались, всё ещё достаточно высоки, Лёрствёрт огораживала внушительного вида стена. Глубокий, усеянный кольями ров с высоким частоколом о четырёх крытых сторожевых башнях и массивные ворота с подъёмным мостом, и всё это на протяжённости двухсот пятидесяти шагов от одной скальной стены до другой.
Хорт одноглазый стоял на одной из башен, тревожно глядя на широкую дорогу, ведущую из Лёрствёрта, упирающуюся вдалеке в лесную опушку, расходясь там на множество более мелких, ведущих к пастбищам и бондовским усадьбам.
Ближник и лучший друг Руагора Хорт одноглазый, или же Хорт-молотобоец, обосновался на башне, едва ярл с внуком покинул Лёрствёрт, ещё до того, как трэллы-пастухи вывели скот на изобилующие на скалах фьордов пастбища.
Если Руагор для своих преклонных лет и выглядел крепким воином, то, будучи немногим младше, Хорт и вовсе казался полутроллем. Превосходящий на голову ростом любого мужчину этих краёв и на две шириной плеч, друг детства ярла всегда внушал окружающим уважение, смешанное со страхом. А когда много зим назад в одном из бесчисленных сражений стрела с широким плоским наконечником-срезнем попала аккурат под край полумаски шлема, разодрав в клочья левую половину лица, и без того немногие желающие вызвать тролле подобного детину на поединок Хольмганг и вовсе перевелись. Хорт стоял, полу облокотившись на заострённые брёвна борта башни, прислонив рядом свой тяжёлый двуручный молот на длинной, оплетённой кожей рукояти, само било являлось молотом лишь отчасти: если одна сторона была плоской, то другая была выкована на манер чекана, что придавало оружию весьма специфический вид.
Ветер трепал непомерно длинную, аж до пояса, хитро заплетённую бороду и мех необычной накидки, скроенной из медвежьей шкуры так, что морда зверя покрывала чисто выбритую голову, словно капюшон, а остальная часть – могучие плечи и часть спины. Помимо накидки из одежды на нём были только кожаные штаны, заправленные в отороченные мехом ботинки на обвязках, да широкий пояс. День тянулся для Хорта невыносимо долго, все его мысли были сейчас с давним другом, ушедшим с последней надеждой в лес к одинокой избушке, что вселяла суеверный ужас.
С самого детства все невзгоды они преодолевали вместе, с тех самых пор, когда Руагор был лишь четвёртым сыном ярла почти без претензий на место отца, а Хорт – непомерно большим увальнем, предметом насмешек среди сверстников. Их дружба зародилась на учебном ристалище под изнурительным градом ударов наставника Сьёрда, кровью и потом вколотившим им основы ратной науки. Старого наставника люто ненавидели не только они, но и все прочие дети, что окорчьмя выползали с утоптанной до каменной твёрдости земли ристалища. Ныне же Сьёрд седой пирует в праздных чертогах, а друзья никогда не забывают поднять кубки в его честь на любом из пиров. Ведь то, что раньше казалось пытками и издевательствами, выковало из них свирепых воинов, жаль, что только слишком поздно осознали друзья эту нехитрую истину. Уже после того, как под Сьёрдом запылало пламя погребального костра.
