Сейчас эта его черта не нравится мне больше всего. Мне ни к чему этот вопрос, потому что я не знаю, как ответить.

Я не хочу, чтобы ветер снова затолкал мои слова обратно в горло, и просто пожимаю плечами. После многих лет, в течение которых мы совершенствовали искусство уклоняться, он, наконец, прекращает танец разводящейся четы на время, достаточное, чтобы задать серьезный вопрос. Единственный вопрос, которого я уже давно от него жду. И что же я делаю?

Пожимаю плечами.

Наверное, следующие мгновения могут объяснить, почему ему потребовалось столько времени, чтобы задать этот вопрос. В этот момент я чувствую, как его сердце замирает; он прижимается губами к моим волосам и вздыхает – ответного вздоха он не получит; это момент, когда он понимает, что, хотя обнимает меня обеими руками, удержать меня не может. Он уже давно не может меня удержать. Трудно удержать того, кто давно ускользнул.

Я не реагирую. Он отпускает меня. Я выдыхаю. Он выходит из спальни.

Мы возобновляем танец.

Небо перевернулось.

Совсем как моя жизнь.

Час назад я была помолвлена с мужчиной, в которого влюблена уже четыре года. Теперь это не так. Я включаю дворники на лобовом стекле и смотрю в окно, как люди прячутся от дождя. Некоторые, в том числе Саша, бегут в дом Итана.

Непонятно, откуда взялся дождь. Никаких капель, предвещающих катаклизм, не было. Небо просто опрокинулось, как ведро с водой, и теперь огромные брызги тяжело падают на окно моей машины.

Интересно, Грэм далеко живет? Может, он еще на улице?

Я включаю поворотник и в последний раз в жизни выезжаю со своего обычного места на парковке у дома Итана. Я направляюсь в сторону, куда несколько минут назад пошел Грэм. Едва свернув налево, я вижу, как он ныряет в ресторан, чтобы спрятаться от грозы.

«Конкистадоры». Это мексиканский ресторан. Мне там не очень нравится. Но он нравится Итану, и это недалеко от его дома, так что мы едим здесь по меньшей мере раз в месяц.

С парковочного места перед рестораном как раз выезжает машина. Я терпеливо жду, пока она уедет, после чего паркуюсь на ее месте и выхожу. Что я скажу Грэму, когда войду в ресторан, я не знаю.

– Тебя подвезти?

– Составить компанию?

– Что скажешь о ночи секса в отместку?

Кого я обманываю? Меньше всего на свете мне хочется секса в отместку. И я пошла за Грэмом не поэтому, так что, надеюсь, увидев меня, он ничего такого не подумает. Я все еще не знаю, почему потащилась за ним. Может быть, потому что не хочу быть одна. Потому что, как он сказал, слезы придут позднее, в тишине.

Дверь за мной закрывается, и, когда мои глаза привыкают к тусклому освещению ресторана, я замечаю Грэма. Он стоит у барной стойки. Завидев меня, он снимает мокрую куртку и вешает на спинку стула. Кажется, мое появление его совершенно не удивляет. Он отодвигает соседний стул и ждет в полной уверенности, что я подойду и сяду.

Я так и делаю. Сажусь рядом с ним, и никто из нас не произносит ни слова.

Безмолвные товарищи по несчастью.

– Могу я предложить что-нибудь выпить? – спрашивает бармен.

– Пару порций чего-нибудь, что поможет нам забыть последний час нашей жизни, – говорит Грэм.

Бармен смеется, но никто из нас не смеется вместе с ним. Он видит, что Грэм абсолютно серьезен, и поднимает палец.

– У меня найдется как раз то, что нужно. – Он идет в другой конец бара.

Я чувствую, что Грэм наблюдает за мной, но не смотрю на него. Мне совсем не хочется видеть, какие у него грустные глаза. Я расстроена за него чуть ли не сильнее, чем за себя.

Я ставлю перед собой вазочку с крендельками. Они все разной формы. Я выгребаю все палочки и раскладываю их на стойке в виде решетки. Затем достаю все крендели в форме буквы «О», а Грэму подвигаю вазочку, где остались крендели в традиционной форме узелков.

Я кладу свой крендель в центр сетки. Смотрю на Грэма и спокойно жду. Он смотрит на крендельки, которые я стратегически разложила на стойке, и переводит взгляд на меня. На его лице очень медленно проявляется улыбка. Он достает из вазочки узелок и кладет на квадрат над моим. Я выбираю место слева от центрального квадрата и аккуратно выкладываю очередной кренделек.

Бармен ставит перед нами две рюмки. Мы поднимаем их одновременно и поворачиваем стулья так, чтобы оказаться лицом друг к другу.

Добрых десять секунд мы сидим молча и ждем, когда другой произнесет тост. Наконец Грэм говорит:

– Мне абсолютно не за что поднимать тост. Да сгинет сегодняшний день!

– Да сгинет.

Я полностью с ним согласна. Мы чокаемся и запрокидываем головы. У Грэма, похоже, пошло лучше, чем у меня. Он со стуком ставит рюмку на стойку, берет крендель и делает следующий ход.

Я тоже беру крендель, и тут в кармане куртки начинает жужжать телефон. Я достаю его и вижу на экране имя Итана.

Потом телефон достает Грэм и кладет его на стойку.

На экране высвечивается имя Саши. Смешно, ничего не скажешь.

Представляю, что они подумали, когда вышли и увидели, как мы вдвоем сидим на полу вместе и едим их китайскую еду.

Телефон лежит на стойке экраном вверх. Грэм кладет на него палец, но вместо того, чтобы ответить, толкает телефон. Я смотрю, как аппарат скользит по стойке и исчезает за ее краем. Слышу, как он с грохотом падает на пол по другую сторону стойки. Но Грэма, похоже, совершенно не беспокоит разбитый телефон.

– Ты сломал свой телефон.

Он закидывает в рот крендель.

– Там нет ничего, кроме фотографий и сообщений от Саши. Завтра куплю новый.

Я кладу свой телефон на стойку и смотрю на него. На мгновение воцаряется тишина, но тут снова звонит Итан. Как только я вижу его имя на экране, у меня возникает желание сделать то же, что Грэм. Так или иначе, мне тоже нужен новый телефон.

Звонки прекращаются, и от Итана тут же приходит эсэмэска. Я подталкиваю телефон. Мы оба смотрим, как он скользит по стойке и падает.

Мы возвращаемся к игре в крестики-нолики. Первую партию выигрываю я, вторую Грэм. Третья – ничья.

Грэм съедает еще один крендель.

Не знаю, то ли от выпивки, то ли я просто не в себе от всей этой неразберихи, но каждый раз, когда Грэм смотрит на меня, я чувствую, что его взгляд оставляет на коже мурашки. На груди и вообще везде. Не могу понять, из-за него я нервничаю или просто опьянела. В любом случае это лучше, чем опустошение, которое я чувствовала бы сейчас одна дома.

Я заменяю кусочек решетки, который только что съел Грэм, и говорю:

– Должна тебе кое в чем признаться.

– В чем бы ты ни призналась, это вряд ли превзойдет последние пару часов моей жизни. Давай колись.

Я опираюсь локтем о стойку, кладу голову на руку и искоса смотрю на него.

– Саша вышла из дома. После того как ты ушел.

Грэм по моему лицу видит, что мне стыдно. Его брови удивленно приподнимаются.

– Что ты натворила, Квинн?

– Она спросила, в какую сторону ты пошел. Я не сказала.

Я выпрямляюсь и поворачиваю стул так, чтобы сидеть к нему лицом.

– Но прежде чем сесть в машину, я обернулась и сказала: «Восемьсот долларов за игру в слова? Ты в своем уме, Саша?»

Грэм смотрит на меня. Пристально. Тут я задумываюсь, не перешла ли допустимую грань. Наверное, мне не следовало ничего говорить Саше, но уж очень я рассердилась. И ничуть об этом не жалею.

– Ну а она? Что она сказала?

Я качаю головой.

– Ничего. Разинула рот от удивления, но тут начался дождь, и она побежала обратно в дом Итана.

Грэм все пялится на меня. Ужасно. Лучше бы он рассмеялся или разозлился из-за того, что я влезла. Хоть что-нибудь.

Он молчит.

Наконец он опускает глаза и смотрит в пол между нами. Мы сидим лицом друг к другу, но наши ноги не соприкасаются. Рука Грэма, которую он держал на колене, немного подвигается вперед, пока его пальцы не касаются моей коленки чуть ниже края юбки.