– Мам, чур, не сегодня.

Галина Матвеевна настаивать не стала.

Вечером они отправились гулять. Было тепло и тихо. Город словно опустел. Дошли до Патриарших прудов. И сразу всё переменилось: свет, музыка, полно народу. По льду на коньках гоняли мальчишки и девчонки, взрослых было мало. Маше вдруг так захотелось туда, вниз, на лёд, что даже слёзы выступили на глазах.

– Что ж ты не предупредил, я бы взяла коньки. Так хочется туда, к ним, – она кивнула на тех, кто резал коньками лёд.

– Коньки можно взять напрокат.

– Разве здесь есть прокат?

– Конечно, есть.

– Ты не первый раз здесь?

– Так это ж практически рядом с моим домом. Раньше бывал часто.

Они прошли в небольшую тесную раздевалку, взяли коньки, переобулись и сошли по ступенькам на лёд. Но только навострились сделать круг, как какая-то пара въехала в них сзади, и обе пары дружно грохнулись на лёд. Только когда разобрались, где чьи ноги-руки, и Тимофей, встав, поднял и Машу, он, наконец, разглядел, кто так ловко их завалил. И аж закричал:

– Екатерина Васильевна, вы всё по-прежнему шалите!

– Ах, это ты, Тимоша? Сто лет тебя здесь не видела. Ты лучше помоги старухе подняться.

Тимофей наклонился и, словно пушинку подняв по-детски хохочущую Екатерину Васильевну, поставил её на лёд. Затем поднял малыша, продолжавшего барахтаться, словно жук, перевёрнутый на спину.

– Вот видишь, обучаю. Так и тебя когда-то учила.

– Было дело, – подтвердил Тимофей.

– А что не показываешься, зазнался?

– Служба, Екатерина Васильевна, времени в обрез.

– Серьёзным делом занят?

– Читайте газеты, почаще смотрите в небо, поймёте.

– Ну, заходи как-нибудь, побалуй старуху. Я тебя чаем угощу. Хорошим! – похвасталась Екатерина Васильевна.

– Как-нибудь выберу время, приду непременно. Меня последнее время все почему-то чаем угощают.

– Это кто же – все?

– Вот, Маша, спутница моя.

– Уж не жена ли?

– Пока нет.

От этого «пока» у Маши замерло сердце. Он сказал «пока». А пока – вовсе не то, что «нет».

– Хорошая девушка?

– Очень!

– Точно хорошая?

– Очень хорошая! Самая лучшая! – крикнул Тимофей так громко, что перекричал музыку, и на этот крик многие обернулись.

– Ну и славно. А мы покатили дальше, продолжать урок. Правда, Мишутка? – обратилась она к своему подопечному.

Чуть отъехав, обернулась, спросила:

– Не забыл, где я живу?

– Как же я могу забыть. Помню.

– Тогда жду. Раньше ты никогда меня не обманывал.

– Кто это? – спросила Маша, когда Екатерина Васильевна с учеником укатили. – Голос больно знакомый.

– Ты что же, не узнала?

– Нет, – честно призналась Маша.

– Это же Рина Зелёная!

– Та самая? Которая по радио?

– Та самая.

– Ты с ней знаком?

– Ты же видела. Сто лет.

– Вот это да! – восхитилась Маша. – А кого ты ещё знаешь?

– Я, Машенька, многих знаю. Постепенно и ты узнаешь моих друзей. Только не делай такого удивлённого лица. Всё это люди как люди, и ты никогда не думай о них как о небожителях и, тем более, не держи себя так, будто ты в чём-то ниже или хуже самых знаменитых знаменитостей.

Ещё некоторое время, держась за руки, они не спеша скользили по льду, пока Маша не призналась, что устала и замёрзла. И вновь он обратил внимание на то и дело возникавший у неё кашель. Этот почти не проходивший кашель всё больше начинал тревожить его.

Было совсем не холодно, но Маша всё время повторяла, что замёрзла, и прятала лицо в лисий воротник. Тимофей обнял её за плечи и крепко прижал к себе. Так идти было неудобно, но он хотел хоть чуть-чуть согреть её. Сквозь пальто он чувствовал, как бьёт её озноб. Через Ермолаевский или Большой Патриарший переулок можно было выйти к Спиридоновке и, минуя храм Вознесения, пересечь Большую Никитскую, а там, через Ножовый и Малый Ржевский, до Хлебного рукой подать, но он чувствовал, что силы оставляют её. До его дома путь был вдвое короче. По Малой Бронной они вышли на пересечение с Большой Бронной улицей и вошли во двор с тыльной стороны. В квартиру он внёс её на руках. Сняв с неё пальто и сапожки, он отнёс Машу в спальню и уложил на кровать, укутал пледом.

– Полежи здесь. Согрейся и отдохни. А я пока приготовлю чай. Тебе с мёдом или малиной?

– Я не хочу сладкого.

– Сейчас это для тебя не сладкое, а лекарство.

– Делай, как хочешь, – устало прошептала она и повернулась к нему спиной.

Когда Тимофей вернулся с чаем, она спала. Он не стал её будить. Осторожно потрогал лоб – она горела. Он понимал: в таком состоянии сегодня выходить на улицу ей не следует. Пришлось звонить Галине Матвеевне. К телефону подошла соседка, что-то проворчала о позднем звонке, но Галину Матвеевну к телефону пригласила. Тимофей объяснил ситуацию. Галине Матвеевне это не понравилось, она стала подробно расспрашивать о Машином самочувствии, не нужно ли вызвать скорую, и решительно заявила, что немедленно приедет к нему. Сказав, что её приезд ничему не поможет и что Маша спит и лучше её не тревожить, а утро покажет, насколько это серьёзно, Тимофей положил трубку. Как бы ни нервничала и ни переживала Галина Матвеевна, сделать она ничего не могла, она даже не знала, где он живёт, и, разумеется, она не знала номера его телефона.

Тимофей достал из шкафа свою пижаму и положил её на стул рядом с кроватью, на которой спала Маша. Сам он устроился на диване. Проснулся от того, что Маша мостилась рядом с ним.

Утром она выглядела веселой и бодрой, как ни в чём не бывало. Лоб был холодный, но Тимофей заставил её сунуть градусник под мышку. Градусник показал: 36,6. Он приготовил завтрак. Она никак не хотела вставать. То и дело потягиваясь, говорила, что ей уютно и хорошо, и она никуда отсюда не пойдёт, останется здесь навсегда. Но у него сегодня были важные дела, и он не мог не пойти на службу. Тимофей бросил на одеяло ключи. Она сделала удивлённое лицо.

– На всякий случай, – пояснил он. – Если чего-то захочешь, найдёшь в холодильнике и в буфете на кухне.

– Есть, товарищ командир, – она приложила ладонь к виску, изображая, будто отдает воинскую честь.

– И позвони непременно маме, она волнуется.

– Есть! – ещё раз откозыряла Маша.

Тимофей уехал. Маша поднялась с постели. Когда она осталась одна, ей сразу расхотелось валяться в кровати. Она открыла дверь балкона, и с улицы сильно потянуло холодом. Она чуть прикрыла дверь, стала делать зарядку. Потом прошла на кухню, съела приготовленный для неё завтрак и выпила ещё горячее молоко. Потом медленно ходила по комнатам, вспомнив, что так же Татьяна Ларина ходила по дому Онегина, когда тот уехал. Она рассматривала его вещи, перебирала книги, открыв платяной шкаф, рассмотрела и даже понюхала его одежду, пахло приятно: табаком и хорошим одеколоном. Отметила: одеваться он умел. Её удивило большое количество галстуков, она стала их считать, но, дойдя до тридцати, оставила эту затею. В замке входной двери повернулся ключ, и Маша насторожилась: неужели он вернулся? Может, что-то забыл? Она побежала в прихожую и буквально наткнулась на очень пожилую женщину, на вид постарше её мамы. Женщина удивлённо смотрела на Машу.

Девушка первой очнулась от неожиданной встречи.

– Вы кто?

– Я экономка Тимофея Егорыча. А вы кто?

– А я подруга Тимофея Егорыча.

– Я вас раньше не видела.

– Я вас тоже. Вы, наверное, видели кого-то другого?

– Нет, никого. Я и Тимофея Егорыча-то вижу не часто. Или вы насчёт женщин?

– Пожалуй.

– Нет, женщин в этом доме не бывает. Только иногда, когда компания соберётся. Так то жёны его друзей, а Тимофей Егорыч и в компании всегда один.

– Так-то уж и всегда? – хитро прищурилась Маша.

– Ну, ручаться не могу, но видеть пока никого не доводилось. А вы уж больно молоды для подруги.

– Какая уж есть, – усмехнулась Маша, но не обиделась, на что обижаться, молодость не грех.