«Полозкова, ты точно ненормальная!»

– О да, сеньорита, – произнес доктор. – Эду попадает к нам с травмами, похожими на вашу травму. Но чуть серьезнее. При его профессии это неизбежное зло. Но надо отметить, что он всегда держится достойно; очень терпеливый пациент, как бы сильно его не потрепало.

– Эду часто бьется?.. – безотчетно произнесла Марина, еще раз глянув через плечо назад, на молодого человека. Среди одетых в белые форменные платья медсестер он выглядел очень ярко, притягивал взор. Гонщик? Спортсмен? Это объяснило бы его силу, хм, действительно…

– Не очень, но бывает, – ответил доктор. – Он же тореро. А вы не знали?

– Кто?!

Марине показалось, что она ослышалась. Это знакомое и очень колоритное слово ввергло ее в шок, наверное, такой же сильный, какой она испытала бы, если б ей сию минуту показали настоящего деда Мороза. То есть, тореро?! Матадор*?! Это тот безумец, что с мульетой* дразнит… быка?! Красавчик Эду, сын потомственного гранда, выходит на арену в раззолоченном костюме* и… убивает быков?! Он не адвокат, не инженер, не врач и не беспечный прожигатель жизни, каких немало тусит по ночным клубам с выпивкой, он тореро?!

…Ах, так вот откуда эта сила, которая так поразила Марину, эти руки, крепкие ладони, очень красивые, с длинными пальцами, но такие жесткие, словно отлитые из металла! Одним ударом пронзить эстоком* быка, вогнать меч на всю длину в мощное тело, коварно кольнув сердце зверя – наверное, требуется недюжинная сила и такое же немалое умение…

Марине всегда казалось, что эта профессия какая-то… ненастоящая. Что-то сродни цирку, представлению, и люди, что этим занимаются на потеху публике… наверное, простолюдины. Но Эду?! Нет, нет, невозможно! Зачем, ради чего рисковать здоровьем и самой жизнью, когда ты молод, красив, знатен и богат?

– Тореро, – с ноткой гордости повторил доктор. – Вы знаете, что это такое?

– Чистое самоубийство, – пробормотала Марина, потрясенная. – Это же очень опасно!

– Ну, разумеется, – снисходительно ответил доктор, польщенный изумлением, вызванным у туристки. – В этом и есть смысл корриды. Опасность, игра с жизнью и смертью! Адреналин! Коррида – это душа Андалусии, ее кровь, ее суть!

– И сеньор де Авалос позволил сыну заниматься этим опасным делом?

– Позволил?! – доктор рассмеялся, позабавленный. – Да он гордится сыном! Гордится тем, что сумел воспитать такого храбреца, верного традициям Испании! Вы не находите, что это очень храбро и достойно уважения?

– Si, – еле слышно ответила потрясенная Марина. – Очень храбро…

…Вот откуда эти странные вопросы про Гринпис!

О том, что Гринпис пытается запретить корриду, Марина тоже слышала, и теперь картинка полностью сложилась. Вероятно, ее рассеянность Эду принял за эксцентричную выходку одной из «зеленых», которая потом преследовала бы его на стадионе, где проходит бой быков, с криками, на костылях и с плакатом, на котором было бы написано «убийца». Марина снова испытала удушливый стыд оттого, что выглядит в глазах Эду как-то нелепо.

«Полозкова, уймись! – сердито думала Марина, покуда доктор исследовал ее ногу. – Ну, серьезно – не все ли равно, как ты выглядишь в его глазах? Кто он тебе? Да никто. Между вами ничего нет и быть не может! Поэтому даже думать об этом смешно».

Перелома, как и ожидал врач, не было. Об этом он объявил Марине ликуя так, будто в этом была его личная заслуга.

– Немного обезболивающего и много-много покоя! – с важным видом сказал он. – День, два, три полежать. Да.

От обезболивающего Марина почувствовала, что глаза ее закрываются. Над ее головой доктор что-то бормотал, видимо, давал советы и назначал лечение, и Эду лишь поддакивал- si, si, si,– и это монотонное «да» еще больше убаюкивало девушку.

Марина не сопротивлялась, когда Эду, отказавшись от предложенной врачом коляски, снова поднял ее на руки – бережно, видя, что она засыпает. Она прижалась головой к его плечу и провалилась в сон.

Уже вечерело, когда Эду привез ее в поместье; вытряхнутая из сна, девушка заспанными глазами глянула на темнеющее небо, на растрепанные пальмы вокруг особняка, бьющие ветвями на ветру.

– Позвольте, я помогу вам…

– Нет, – пожалуй, слишком резко ответила Марина, отстранив руку Эду, потянувшуюся к ней. – Это неудобно. Благодарю, но я пойду сама. Мне совсем не больно; вы были правы, ваш доктор просто волшебник.

Эду сжал губы, прищурился, оценивающе разглядывая Марину. Казалось, ее отказ одновременно удивил и рассердил его, но он смолчал, и Марина в который раз почувствовала раздражение – на себя саму, не на него.

«Неблагодарная свинья ты, Полозкова, – с грустью подумала она. – Ну, рисуется испанец, так что с того? Он же правда помог, не бросил, не откупился парой смятых купюр. Возится с тобой, как писаной торбой… Могла бы и повежливее отказать, а не рычать, как собака… Впрочем, все равно; так даже лучше. Он обидится и больше не будет мелькать перед глазами. Ох, и дура ты, Полозкова!»

***

*Тореро (матадор) – в испанском бою быков главный участник, убивающий быка. Матадором называется персонаж пешей корриды, в конной он называется рехонеадором. Матадор, убивающий молодых быков, называется новильеро.

*Мульета – Muleta: Ткань более лёгкая и меньше, чем капоте, красного цвета. Используется матадором в последней терции корриды чтобы сдержать и направить атаку быка. Capote: Ткань из синтетического волокна, очень тяжёлая, формы плаща, которая используется для игры с быком.

* «Traje de Luces» (парадный костюм, буквально – «костюм огней») – это наряд пешего тореро.

*Эсток – меч, которым тореро убивает быка

Разумеется, ужин Марина проспала, как и часть вечера, и половину ночи.

Утомленная перелетом, да еще и накачанная под завязку успокоительным и обезболивающим, она еле смогла вымолвить какие-то слова признательности старшему де Авалосу, спустившемуся встретить их с Эду.

– Все хорошо? – поинтересовался отец, когда Марина скрылась в отведенной ей комнате.

– Да, Фернандес сказал, что ушиб, и потрясение. Ничего опасного, – притворяясь как можно более беспечным, ответил Эду, проводив Марину взглядом.

Однако.

Авалос-старший слишком хорошо знал своего сына; его нервное постукивание носком ботинка об пол, заложенные за пояс руки говорили как раз об обратном – о сильном волнении, чего с Эду при виде девушки не случалось уже давненько.

– Хорошо…

Отец проворчал что-то о том, что кое у кого глаза на затылке, но Эду не вслушивался, о ком он говорит, о нем или о Марине. Ему отчаянно хотелось проводить девушку до комнаты и проследить, что с нею действительно все хорошо, что она устроена с комфортом, но он сдержался.

Нет, каково!

Маленькая злая колючка!

То, что эта девушка, имени которой он даже не спросил, эта крохотная русская ледяная девочка изо всех сил отталкивает его, было заметно невооруженным взглядом. Притом она его не боялась, нет, как можно было б подумать. И млеть от восторга она не собиралась – с чего бы ей млеть, она ведь не из клуба его, Эду, фанаток? Многие его юные поклонницы смотрели на его с замиранием сердца, с каким-то почти религиозным экстазом. На их лицах отражался испуг – как, этот храбрец коснулся меня, мне это не снится?! – а затем были слезы изумления и потрясения и радости, и это происходило во многом благодаря его красоте. Эду знал, что красив; он знал, что публика любуется им, когда он дразнит быка, когда рассвирепевший зверь проносится мимо, почти касаясь окровавленной шкурой золотого шитья на его костюме. Он любил это – внимание и восторг, который зажигал в сердцах зрителей. Он чувствовал ликование, когда его клинок пронзал сердце чудовища, и человек торжествовал над неразумной животной силой и яростью.

Он привык к празднику, который царил в нем, в его сердце, и который он дарил людям. Ликование, радость, торжество – вот что чувствовали люди рядом с ним.