– А ты надеешься, что я к тебе за помощью в этом вопросе обращусь? Ты же у нас широко известный борец с бабским недотрахом.

– Не-е-ет! В твоем случае на меня в этом вопросе не рассчитывай! Я на тебя ни разу и спьяну не повелся, а с тех пор заметно поумнел.

– Да много ты о себе возомнил! – перешла уже почти на крик брюнетка. – Кому ты нужен? Такой же кобель, как и мой Марк, не зря вы раньше были лучшими приятелями.

– Я, может, и кобель, дорогая, но я не женат и не завожу серьезных отношений, чтобы потом изменять своей женщине направо и налево и унижать ее этим.

– Ой, как красиво сказано-то! Сенечка, ты пока не женат! Пока! Припрет – женишься, да только такие, как ты, не меняются. Так что будет твоя жена сглатывать дерьмо и глаза закрывать на измены, если окажется умная! Только плевать мне на это! Я тебе что хотела – сказала. А, ты передай сестренке, не забудь. Увидит ее кто рядом с моим Марком – она горько пожалеет, да поздно уже будет. Усек?

Меня окончательно достала эта сука и ее угрозы в сторону Василисы. Но, как ни странно, злость отошла на второй план, и основным чувством было отвращение к этой красивой, но совершенно мерзкой при этом женщине. Она сама сделала все, чтобы превратить свою жизнь в уродливый фарс, и, вместо того чтобы одуматься и попробовать найти выход из этого дерьма, яростно бросается на каждого, кто, как ей кажется, угрожает безупречному протеканию сего действа. Ее выбор. Пора этот цирк заканчивать.

– А теперь ты меня послушай и передай своему муженьку. Если кто-то где-то увидит его рядом с Василисой, я его так уделаю, что все прежние разы ему покажутся оздоровляющим массажем. Так что ты лучше его к юбке-то привяжи и там и держи! А сама даже думать в сторону Василисы плохо не моги, Оленька.

– Или что? И меня изобьешь?

– Я за свою жизнь ни одну женщину не ударил. И с тебя начинать не собираюсь. Мне тебя вообще жаль, ты себя уже как могла наказала и успешно продолжаешь это делать и дальше.

– Скотина ты! – завизжала Ольга и смахнула со стола мою многострадальную подставку для карандашей.

– Ну, как говорится, я б вас послал, но вижу, вы оттуда! Тебя проводить, или сама дорогу найдешь?

– Пошел ты! И сестрица твоя!

– Прощай, Оленька! – сказал я ей в спину и скривился от грохота, с которым она захлопнула дверь. М-да, такими темпами придется проводить незапланированный ремонт в кабинете. А еще, видимо, нужно самому повидаться с бывшим другом и доходчиво донести мысль не приближаться к Василисе. Ольга не просто так всполошилась. Такие расчетливые и продуманные бабы всегда нутром чуют, когда на горизонте маячит что-то по-настоящему опасное.

А еще очень мне интересно, что имела в виду Оленька, говоря, что Василиса не видела ничего под своим носом? Я предполагал, конечно, что Марк не будет ангелком, поэтому так и бесился, узнав об их с лягушонкой предстоящей свадьбе. Но что он мог быть таким одноклеточным дебилом, чтобы спать с единственной подругой будущей жены меньше чем за месяц до свадьбы… Это насколько же надо было сперматоксикозом страдать, чтобы мозги так отказали? Если все это так, то на одну тайну станет меньше, и я на шаг приближусь к тому, чтобы распутать весь этот клубок гадских событий, приведших нас с Василисой к тому, что имеем сейчас.

Василиса

Долгий, неторопливый разговор с лечащим врачом мамы принес некое подобие умиротворения в мою растревоженную душу. Несмотря на то, что вещи, о которых он говорил мне на протяжении более чем часа, отнюдь не были радостными, ему удалось донести до моего сознания их так, что перспектива возможной длительной и трудной реабилитации мамы не представлялась чем-то неподъемно трудным, а виделась постепенным, вполне посильным процессом. Хоть и не быстрым. Даже честное предупреждение о том, что полностью последствия инсульта могут и не исчезнуть, звучало не как сообщение о нависшем приговоре близкому человеку, а как призыв радоваться, что удалось сохранить самое ценное – жизнь. Может, конечно, это просто профессиональный навык – подобным образом говорить с родными больных, но если и так, то дай Бог всего самого наилучшего таким профи. Поэтому я выходила из больницы в боевом настроении и с намерением узнать все, что можно, еще и в интернете о постбольничном периоде для выздоравливающих после инсульта. А еще окончательно приняла одно важное решение. Я и так не собиралась никуда уезжать, пока не увижу маму на ногах, а теперь намерение стало четкой личной установкой. И не важно, что это должно занять гораздо больше времени, чем мне представлялось. Может, я сбежала однажды потому, что не могла справиться с реальностью и последствием собственных импульсивных поступков, но сейчас все совершенно поменялось. Время побегов закончилось, пора было поворачиваться к настоящей жизни лицом и учиться быть полезной самому близкому человеку на земле. Нет смысла изводить себя чувством вины за то, что все вышло как вышло. Скорее уж, сейчас мне, взрослому человеку, было стыдно, что я никогда не делилась ничем с мамой. Не знаю уж почему, но с того момента, как в ее жизни появился Максим Григорьевич и потихоньку вывел ее из потерянного состояния после смерти отца, я будто вздохнула с облегчением и отгородилась от них. Нет, никаких обид с моей стороны не было. Скорее, это был какой-то эгоизм, что ли. Подспудная радость, что я могу быть теперь как бы сама по себе. То, что у мамы теперь был мужчина, на которого она могла полностью опереться, мною воспринималось как освобождение. Поэтому и все попытки мамы вникнуть, что же не так между мной и Арсением, я мягко, но однозначно отклоняла, считая только своим личным делом. Да и при свидетелях мой личный демон вел себя просто идеально. То ли дело наедине. Я тряхнула головой. К черту! У меня сейчас имелось достаточно проблем гораздо более серьезных, нежели перебирание старых обид, словно они фото в семейном альбоме, заслуживающие, чтобы смотреть на них снова и снова. Мне придется задержаться дома надолго, а это значило, что Кирилл остается у меня совсем один. И я, если честно, даже не знала, как ему это сказать. Он, конечно, все поймет, поддержит и ни словом не упрекнет, вот только как мне самой перестать думать, что подобная новость может вырвать фундамент из-под шаткого, построенного ценой таких усилий здания его спокойствия. Хотя, может, я слишком все утрирую? Возможно, это я привыкла быть ему необходимой за эти годы, став зависимой от этой роли собственной исключительности в чужой жизни. Подсела на то, что Кирилл столь открыто мне демонстрировал, как я ему нужна, на то, как мы заполняли столь плотным присутствием в жизни друг друга некие пустоты в душе. Кирилл стал для меня всем: братом, именно таким, о котором мечталось и какого не вышло из Арсения; настоящим другом, какого у меня так и не появилось до встречи с ним; мужчиной, который откровенным восхищением вылечил мою годами жившую неуверенность в себе и показавшим, какая я в его глазах и в глазах окружающих. Так что сейчас сердце в пятки у меня уходило не только от страха за него, но и от возможности потерять все это. Выходит, это опять рецидив моей трусости и эгоизма. Или нет? Но не только из-за Кирилла мои чувства были в полном раздрае. Отрицая это, я кривлю душой. То, как будет происходить наше дальнейшее взаимодействие с Арсением, тоже являлось источником моего беспокойства. Ведь если уезжать я не собираюсь, то остро встает необходимость объясниться с ним и избавиться от этого напряжения и неловкости в присутствии друг друга. Или все эти эмоции испытываю только я? Нет. Я видела что-то постоянно в его глазах. А значит, окончательного объяснения с расстановкой всего по местам не избежать. Вот только у меня по-прежнему все нутро начинало, как в юности, трусливо сжиматься, как только представляла его холодное насмешливое лицо. Я так и слышала его ответ на мои жалкие попытки поговорить о той ночи. «Ой, да ладно тебе, лягушонка костлявая, было и было! Я ведь с первого дня видел, что ты влипла в меня по уши! Вот и пожалел тебя разок. А ты, что же, все забыть не можешь? Вот уж напрасно! Там особо не о чем вспоминать».