Все эти картинки с Василисой и Марком – это просто черно-белые старые фотки из прежней жизни. Я позволяю воспоминаниям занять место реально возможных событий. Весь вечер я провел, думая, как подступить к разговору с этой мисс Айсберг. Блуждая после работы по супермаркету, я чисто машинально выбирал то, что она любила раньше, напрягая память и воскрешая детали. А потом сидел тут и ждал ее час за часом, накручивая себя все больше. На самом-то деле все, что мне от нее нужно, – это минут пятнадцать честного разговора, который даст мне ответы на мучающие меня уже пять лет вопросы. Ведь так? По-хорошему, вообще плюнуть и растереть на то, что случилось между нами тогда. Что такого-то? Примитивный акт, повторяющийся миллионы раз с начала времен. Все проходят через это и не страдают и не мучаются никакими вопросами. Почему же меня это никак не отпустит? Почему держит, мешая спать по ночам, не давая просто взять и пойти дальше? Вот у самой-то Василисы с этим, похоже, никакой проблемы нет. Смылась в свою столицу и живет себе с этим лощеным актеришкой. Я даже не выдержал и нашел их совместные фото в сети. Стало еще паршивей. Не нужно было иметь до хрена ума и проницательности, чтобы увидеть близость между ними двумя. Рядом с ним Василиса смотрелась раскованной и даже счастливой, и это точно не игра на камеру. И этот Кирилл смотрел на нее с восхищением и даже обожанием. Еще бы, несмотря на всю свою внешнюю привлекательность, я бы сказал, просто приторную идеальность, придурок явно понимал, что за сокровище ему перепало. Он, небось, не изводил ее придирками много лет подряд и не лажал на каждом шагу. Не портил все, едва открыв рот, даже когда на самом деле хотел все исправить. И ему наверняка не нужно насиловать свой мозг в попытке найти способ показать Василисе Прекрасной, что он работал над собой и стал другим человеком.
Но, черт возьми, он и не жил с этой личной катастрофой через стенку много лет. Не наблюдал, как она из голенастой лягушонки превратилась в девушку, от взгляда на которую воздух в моих легких становился камнем, а кровь в венах – долбаным потоком раскаленного металла. Не чувствовал себя истязаемым каждое утро, ожидая ее появления за общим столом, где она замечала меня даже меньше, чем тарелку своих чертовых хлопьев, да и то, только если я нагло выхватывал их из-под ее хорошенького носика. Не мучился непроходящим стояком, наблюдая за ней украдкой, как вор. Не дрочил раз за разом, представляя, что между нами нет этой проклятой стенки, и это она прикасается к моему телу. Не кончал, трясясь и скрипя зубами, стоя под теплыми струями воды, слушая, как в ее душе за стенкой шумит вода, и воображая, как по обнаженной шелковистой коже бегут капли, как выглядят ее соски, и какой она может быть на вкус, потому как запах я знал в мельчайших нюансах. Я мог натрахаться до изнеможения и буквально приползти домой под утро, тайком пробравшись по балкону, общему для наших комнат, но стоило остановиться перед стеклянной дверью в ее комнату, и я опять начинал ощущать себя тем самым лузером из греческого мифа, который мы проходили когда-то в школе. Не помню, что он там накосячил, но «добрые» боги наказали его тем, что он мог вечно есть, но никогда не чувствовал насыщения. Что-то типа того. Вот и я, облажавшись в самом начале, мог теперь сколько угодно пялиться и исходить слюной, но дотянуться не мог. Но не значит, что не пытался.
На самом деле то, насколько изменилась моя мелкая лягушонка, я заметил спустя года полтора совместной жизни. Было лето, и мы с Марком валялись на пляже. Лежали в засаде, можно сказать, лениво провожая взглядами поток проходящих мимо девушек, в поисках очередных жертв на ночь. Жизнь в приморском городе оказалась удивительно приятным занятием, особенно летом, когда тысячи желающих получить приятные воспоминания от отпусков молодых женщин расхаживали вокруг почти голыми. Мне весной уже исполнилось семнадцать, а Марк был на полгода старше, и мы оттягивались от души, стремительно повышая количество зарубок на воображаемых столбиках своих кроватей. Я пропадал целыми днями и ночами, приходя домой только чтобы помыться, упасть лицом в подушку, а проснувшись, переодеться и опять исчезнуть. С Царевной-лягушкой я не виделся по несколько дней, но, даже и столкнувшись едва, успевал отпустить пару колкостей, как она уходила, нагло игнорируя меня.
Я прикрыл глаза, устав пялиться на загорелые тела. Вечером нас ждала очередная отвязная тусовка, так что стоило вздремнуть, чтобы позже поддержать свою репутацию реального жеребца.
– Эй, братан, глянь, а это не твоя ли сестрица? – пробормотал Марк, и я приоткрыл глаз, ожидая увидеть привычное угловатое недоразумение в вечно висящей мешком одежде.
Но, пошарив глазами, ничего подобного не заметил и уже собирался сказать, что друг ошибся, как тут легкий ветерок разметал выбившиеся из косы пряди у стоящей неподалеку девушки. Солнце сверкнуло, высвечивая неповторимые переливы цвета в волосах. Все оттенки золота – от красно-червонного, до почти белесого, выцелованного солнцем. Я всегда дразнил Ваську, говоря, мол, мать-природа не решила, какого цвета волосы дать такому недоразумению, вот она и носила их всегда заплетенными в тугую, толстенную косу. По совести говоря, нужно признать, что волосы у нее были замечательные – настоящее украшение, как и эти изумрудные ледышки-глаза, но хрен бы я признал это тогда. Но в тот момент, увидев переливы, словно волшебным ореолом окружившие ее лицо, я подавился воздухом. Василиса стояла напротив тощего, долговязого парня, который, судя по бледноватой коже, совсем недавно приехал на отдых. По сравнению с ним мы с Марком были неграми. Эта приезжая бледная немочь что-то втирал Ваське, лыбясь, как счастливый идиот, и не сводя с нее зачарованных глаз. А на ней вместо обычного какого-нибудь цветастого балахона было нормальное бикини нежно-голубого цвета, которое просто поразительно смотрелось на загорелой гладкой коже.
– Твою мать, когда она успела-то так измениться? – Марк, сглотнув, буквально жрал взглядом Ваську, а мне остро захотелось двинуть ему локтем в кадык, чтобы он надолго озадачился чем-то, кроме моей сводной сестры.
Потому что я в ту секунду как раз задавался тем же вопросом. Как я мог не заметить, что нескладеха, живущая через стенку и практически каждый день мелькавшая у меня перед глазами, стала превращаться в ТАКУЮ девчонку. Исчезли все острые углы, откуда ни возьмись появилась маленькая, но потрясающе соблазнительная грудь. Чтоб мне сдохнуть, ей всего пятнадцать! Но уже сейчас каждая линия ее тела, каждый изгиб и впадинка притягивали взгляд намертво, настойчиво вещая, в какую ослепительную женщину она превратится спустя всего пару лет.
Васька рассмеялась над наверняка тупейшей шуткой дрыща, и звук ее искреннего смеха был как удар в грудь страшной силы. Опьяняющая волна жахнула в голову, смешивая все мысли. Вот оно, значит, что имеют в виду, говоря «голова закружилась от возбуждения». Я смотрел на ее губы, на то, как она, смеясь, чуть откидывала голову, обнажая нежное горло, и чувствовал, как во рту случилась настоящая Сахара, которая совсем не результат вчерашнего похмелья. Скулы свело до онемения от того, как дико захотелось впиться в эту потрясающую кожу ртом и пальцами. Желание вцепилось в мой пах, и я почувствовал, что у меня встает, да так стремительно, что хотелось заорать от тягучей боли. Схватив полотенце, я скомкал его на своих коленях, чувствуя, как столь незнакомый моей наглой натуре стыд делает окружающую жару просто нестерпимой.
Да что же это, на хрен, такое? Это же Васька! Стремненькая, тощая, та самая мельтешащая передо мной каждый день сыкуха, что и была, я не могу захотеть ее! Ни при каких, млин, обстоятельствах. Но тут до меня опять донесся смех Васьки, и мой член дернулся под полотенцем, а яйца свела судорога, демонстрируя, куда я могу засунуть себе эти размышления. Рядом резко выдохнул Марк.
– Твою же ж мать, – тихо сказал он, – а она…
– Ты даже думать не смей в эту сторону, – рыкнул на него я.
