***
– Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит ещё желанье,
Под гнётом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждём с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждёт любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдёт она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена! – Ярослав стоял у кармы яхты в своём, как он любил, камуфляжном костюме и читал по памяти вполголоса стихотворение.
– Школу решил вспомнить? – к нему подошёл Сергей, пользовавшийся возможностью: из одежды на нём только джинсовые шорты.
– Единственный стих, который я помню… Александр Сергеевич Пушкин… а вот название не помню.
– Чацкий, вроде.
– О, вспомнил! «К Чаадаеву».
– А Чацкий это кто?
– Из «Горе от ума», кажется.
– Всё-то ты у нас помнишь.
– Ты, надеюсь, кремом для загара намазался? А то сгоришь… – Каргин обратил внимание на кожу друга, обычно очень бледную, а сейчас ставшую намного темнее, чем была.
– Буду я ещё кремами мазаться! Да что мне будет?!
– Ну, смотри…
Яхта не спеша рассекала волны, где-то кричали чайки, Солнце приветливо дарило свои лучи…
– А ведь искусственный интеллект уже давно изобретён… – проговорил Ярослав вдаль.
– Что?
– Да не, ничего… – он дождался, пока Немецкий уйдёт, и продолжил: – Персонажи книг – это искусственный интеллект. Они думают, размышляют, решают задачки, ошибаются, чувствуют… И созданы человеком…
***
Морская волна
Цвета свободы,
И пахнет она
Трудами работы.
Ветер перемен
С частичками света
Уносит что-то и оставляет взамен
Вопрос, бессмысленный без ответа.
Они будут биться
О берег покоя.
Все будут злиться,
Виной тому я!
***
Ярослав наматывал чёрные боксёрские бинты на руки в спортивном зале. У стен стояли незамысловатые приспособления: лавка для пресса, брусья, велостанки, скамья для выполнения жима лёжа, лестницы, одна из которых заканчивалась турником. В свободном углу стояли грифы разного веса, лежали блины от одного до двадцати килограммов, замки. В центре висела красная боксёрская груша, вокруг неё достаточно много пространства. В зал зашла Алёна, ей в глаза сразу бросились сильно проступившие сосуды на руках парня, потом мозг воспринял одежду: чёрные шорты до колен и чёрная свободная футболка с голубым кругом в области сердца, в нём изогнулась жёлтая с непропорционально большой головой рыба, подняв хвост вверх, открыв большую беззубую пасть, сверля пустоту красными глазами. Девушка тоже одета просто: белая футболка с чёрно-белым баскетбольным мячом, свободные белые шорты, недостающие до колен, чёрные кроссовки.
Каргин с Немецким, 201-ой и 539-ой недавно вернулись. Сергей сейчас спал у себя в комнате, 539-ая рассказывала своим соразмерным друзьям про море, 201-ая проверяла работу с Пьер-де-Розетт, а Ярослав вот, решил побить грушу, его волосы даже не успели полностью высохнуть. О водяных сейчас знали только двое: те, кто их видел. Они пока решили не рассказывать, а всё тщательно обдумать.
– Как съездили? – спросила Алёна.
– Сойдёт… – Ярослав невольно посмотрел на правую покрытую недлинными тёмными волосками ногу, на голени свежее ранение со свежей мягкой бордовой корочкой. Алёна, конечно же, это заметила.
– Это кто тебя? – она присела, рассматривая повреждение.
Вдруг из коридора послышалось странное мычание. Мимо открытой двери прошёл Никита с пустым взглядом, жуя свой указательный палец на левой руке, ещё чудом не истекающий кровью. Потом короткий стук: похоже, Иванов врезался в стену. И удаляющиеся шаги.
– Очень интересная история… – Каргина абсолютно не удивило это.
– А что это с ним? – Тютчева указала на открытую дверь.
– Да кто его знает, – он подошёл и закрыл дверь, – может, проголодался.
– Очень смешно, – сарказмом ответила она. – А если серьёзно?
– Так может так и есть. Когда французы подохли, он мне весь мозг проел, мол, давай кусочек отпилим, попробуем. У каждого свои причуды.
– Он каннибал?
– Только на словах. Он такой же каннибал, как я алкоголик.
– Понятно… Так что с ногой?
– Интересная история… Очень сложная… Вообще, её надо всем рассказать, но мы с 201-ой не знаем, как её правильно преподнести. Ну, давай расскажу. Спускаемся мы за осьминогами, а точнее, за одним. Спускаемся, тут мне в ногу стрела каменная. Кровь, акулы, я её выдираю… И тут сзади мне на плечо рука кладётся: оборачиваюсь, а там… русалка, водяной. У него голова как у инопланетянина, на руках перепонки, ноги сросшиеся. На теле доспехи в виде чешуи. Он нас к себе забрал. Оказывается, они на нашем говорить умеют, и очень даже хорошо. Там он мне остановил кровотечение. Потом отвёл, так сказать, к Королеве. Она без доспехов, а просто, в своеобразном нижнем белье, и грудь… Мы с ней обсудили… Мне повезло с эмчами: это визитка! Из-за этого меня не убили! А они убивают всех, кто их видел! Мы поговорили, поговорили… Ну, они нам помогут…
– Них*ра себе! А осьминогов-то взяли?
– Да.
– Знаешь, Ярик, пока календарь позволяет… – Алёна припала губами к губам парня, они слились в страстном поцелуе, а дальше поглаживания, интенсивные движения, снятие одежды… на полу…
***
– О, Ярик, я тебя ищу! – Марк проходил мимо зала, когда оттуда вышла закончившая парочка. Лавров не пошутил по поводу их внешнего вида (вспотевшая одежда, взъерошенные волосы, учащённое дыхание), выдававшего то занятие. – Может, Никитосу какую-нибудь таблеточку дать? Есть успокоительное?
– А что с ним? – задал встречный вопрос Каргин.
– Я выяснил: у него семья погибла. Ну, он совсем полетел с катушек…
– Что, совсем плохо?
– Ходит, палец грызёт, в стены врезается, иногда кричит, головой бьётся об стены.
– Это ладно. Успокоительных нет, да и пока ничего не будем предпринимать. Вот если начнёт представлять угрозу нам и операции, то тогда придумаем что-нибудь.
– Ну, смотри. Если что, тебя ему скормим.
Они посмеялись.
***
– Рассказывай, – Ярослав откусил небольшое жёлтое яблоко и посмотрел 957-ой прямо в её зелёные глаза.
– Порадовать ничем не могу… – грустно произнесла она.
– А хоть немного удалось продвинуться?
– Удалось только панику у них останавливать. Я вообще начинаю сомневаться в успехе Пьер-де-Розетт. Всё-таки, мы слишком разные.
– Сомневаться – нормально. Это так же, как и страх, осторожность. Представь, что было бы, если бы пропал страх. Смерть, смерть, смерть…
– Работу, я так понимаю, мы не прекращаем?
– Конечно! Пока есть шансы, надо ими пользоваться. Тем более, глупо останавливаться на половине пути.
957-ая уже пошла, но Каргин её остановил:
– Подожди! Ты? Сомневаешься и спрашиваешь о прекращении работы? Ты? Ты же оптимистка.
– Да? А я не знаю, мне как-то просто грустно стало… Впервые…
– Дай-ка угадаю: с Алёной поболтала?
– Ну, поговорили немножко.
– Грусть заразна… Ладно, иди.
***
Утро следующего дня. К сожалению, о времени суток говорили только часы, которые сейчас показывали восемь утра. Ярослав сидел в столовой за маленьким столиком, с аппетитом уплетая примитивнейшую яичницу, макая в жидкий желток урожайный хлеб и запивая всё это дело хорошим зерновым кофе скандинавской обжарки с молоком и корицей. В помещение зашёл Сергей.
– Охренеть! Не спишь! Доброго утра! – произнёс Каргин с набитым ртом.
