Сначала беседа не клеилась.

– Давайте я вам лучше про своего товарища расскажу!– предложил Олег.– А обо мне писать совершенно нечего. Родился, крестился, учился.

Вика растерялась; мелькнула даже паническая мысль, что ничего не получится. Но в последний момент вспомнила наскоро просмотренный перед интервью послужной список и нашлась:

– Расскажите про Первомайское…

Слышишь, в рощах апельсинных

Сладких трелей соловьиных

Ярко ночь благоухает,

Звезды светятся вокруг…

Несмотря на то, что в песне пелось о ночи и звездах, Вике почему-то виделось совсем другое. Перед ней простиралось море, но не ночное, тёмное, посеребренное Луной, а нежно-голубое, тёплое, полуденное. К морю спускались сады: пышно зеленели пальмы, платаны, оливковые , фисташковые , цитрусовые деревца; тут и там виднелись аккуратно подстриженные самшит, тисс, кипарисы. Яркими разноцветными пятнами выделялись цветы: магнолии, рододендроны, азалии, гладиолусы, клематисы и много других, названий которых Вика не знала. Змеились выложенные керамической плиткой дорожки: одна из них вела к летней деревянной беседке, другая – к каменному гроту с фонтаном, третья- к полуразрушенной стенке из ракушечника и руинам античных колонн.

Среди деревьев белел небольшой дом с плоской крышей, открытой террасой и высокими, больше похожими на балконные двери, окнами.

Мысленно Вика перенеслась внутрь. Теперь она находилась в просторной светлой комнате с шероховатыми выкрашенными белой краской стенами и полом, выложенным коричневой керамической плиткой. У одной стены стоял диван со светлой обивкой, рядом – прозрачный стол на кованных изогнутых ножках. На столике, в узорчатой вазе, цвели гладиолусы, красные, белые, жёлтые, белые с розовой каймой по краям. На плетеном сундучке из ротанга лежала раскрытая книга. Через огромное распахнутое окно был виден сад, и море, и кружившая над волнами одинокая чайка. На разных полочках над диваном были разложены ракушки, маленькие, совсем простенькие, и большие, витые, с бороздками и изрезанными краями. Тут и там среди ракушек возвышались глиняные вазочки и статуэтки каких-то античных не то божков, не то философов. На хрупкой дриаде в развевающемся платье сидела, шевеля усиками, большая лимонная бабочка.

Нежная музыка точно обволакивала комнату и сквозь распахнутое окно через террасу и сад текла к морю.

Так прекрасна даль морская,

И влечёт она, сверкая,

Сердце нежа и лаская,

Словно взор твой дорогой…

***

Володя опустился на кушетку рядом с Кирой и замер, тяжело дыша. Несколько минут они молчали.

«Господи, как начать, с чего начать?»– лихорадочно вертелось в голове у девушки.

Когда она уже почти пришла в отчаяние, в темноте послышался хриплый надтреснутый голос.

–Нам выдали патроны…

Кира вздрогнула. Фигура рядом оставалась неподвижной, и, казалось, голос вдруг возник сам по себе, пришел из глубины темной комнаты.

–Нам выдали патроны. Связку гранат и три бутылки с зажигательной смесью. Мы залегли в поле рядом с шоссе. Лейтенант сказал: «Не наедайтесь плотно перед боем»…

Кира вдруг заметила, что в комнате будто бы стало светлее.

Еще миг- стены растворились и вокруг теперь простиралось бескрайнее поле…

***

Пожухлая осенняя трава сухо шуршала под ногами; холодный, порывистый ветер трепал волосы.

Лейтенант оказался невысоким плотным мужчиной лет сорока с уже начавшим намечаться брюшком, ничего героического.

– Не наедайтесь плотно перед боем,– он страдальчески поморщился, окидывая взглядом разновозрастную и разношерстную группку людей, кое-как расположившуюся в невысоком наскоро вырытом окопе.– Если ранят в живот, не выживете.

Ничего героического.

Кира пыталась разглядеть лица ополченцев. Она сразу узнала Володю, но вот остальные лица превращались в размытые серые пятна, стоило ей бросить на них взгляд.

Будто это уже были не люди.

Лейтенант внимательно посмотрел на уныло поникшие фигуры, откашлялся и запел неожиданно чистым и красивым голосом.

Мы – красная кавалерия,

И про нас

Былинники речистые

Ведут рассказ -

О том, как в ночи ясные,

О том, как в дни ненастные

Мы гордо и смело в бой идём!

Унылые лица ополченцев как будто прояснились и посветлели.

Веди, Будённый, нас смелее в бой!

Пусть гром гремит,

Пускай пожар кругом, пожар кругом.

Подхвативший песню Володя улыбнулся и повернулся к своим товарищам, будто приглашая их присоединяться. Следующие строчки уже пели хором.

Мы беззаветные герои все,

И вся-то наша жизнь есть борьба.

Будённый – наш братишка,

С нами весь народ.

Приказ – голов не вешать

И глядеть вперёд!

Ведь с нами Ворошилов,

Первый красный офицер,

Сумеем кровь пролить за эсэсэр!

Кира жадно вслушивалась в нестройный хор, пытаясь уловить тот самый, единственный, дорогой ей голос.

Все напрасно.

Неожиданно песня была прервана донесшимся со стороны шоссе грохотом моторов. Так что, если первое слово «сумеем» было пропето громко и красиво, то «кровь пролить» прозвучало уже глуше, а « за эсэсэр» было и вовсе пропето одним единственным срывающимся голосом.

Прямо на ополченцев полз Panzerkampfwagen- грязно-серый монстр с плоской башней, из которой торчала пушка с тонким жерлом, и мерзко скрипящими гусеницами. На боку танка чернел ровный крест.

Следом полз еще с десяток таких же.

Трое ополченцев, сжимая бутылки с зажигательной смесью, бросились наперерез танкам. Бежавший впереди молодой паренек взмахнул рукой. Передний танк загорелся, но ополченец этого уже не увидел: его скосила автоматная очередь.

Неожиданно набежали тучи, потемнело.

– Вперед!– кричал чей-то зычный голос.

–Обходят, товарищ лейтенант!-отзывались откуда-то справа.

На звук голосов тут же строчил пулемет. Сверху падали комья мокрой земли, и грохотало так, будто рушится небо.

Неожиданно прямо перед Кирой возникла узкая пушка танка, точно осиное жало нацелившаяся на девушку. Раздался выстрел.

Что чувствуешь, когда в тебя стреляют?

Кира даже не поняла, что выстрел достиг цели. Ей показалось, что ее всего лишь ударили огромной палкой по животу. Сразу стало тяжело, накатила тошнота; что-то липкое и горячее потекло по сложенным на животе пальцам.

Кира поднесла руки к глазам.

Кровь!

На ее белом медицинском халате расплывалось уродливое красное пятно, напоминавшее очертаниями чудовище из сказки.

– Потом мы отступали....

***

Голос Володи вернул девушку в перевязочную.

Поле и танк исчезли, живот не болел, руки были сухие.

Кира вскочила и метнулась к колеблющемуся желтому огню свечи.

О, чудо, руки оказались чистыми! Она взглянула на халат: пятно, ей показалось, все еще было там, однако, съеживаясь и сжимаясь на глазах, пока не стало совсем крохотным, так что теперь Кира уже и не могла сказать наверняка, что это след от раны, а не те несколько капель крови, попавшие на халат во время перевязки.

–Закурить есть?

–Ты куришь?– изумилась Кира.

–Курю!

–У меня нет. Но я могу сбегать спросить,– спохватилась Кира.– Хотя, здесь и курить нельзя.

–Черт!

Володя вскочил с кушетки, едва не наткнулся на шкаф со стеклянными дверцами и замер наконец у окна.

–И когда только кончится эта бесконечная ночь!

Они снова замолчали.

«Надо спросить, надо спросить»,– твердила себе Кира.

Ей не хватало мужества. Вдруг ответом будет «он погиб»?

Кира вздохнула.

Нет уж, пусть будет живым. Хотя бы еще пять минут. Хотя бы в ее мире.