«Ох, сколько я сменил квартирок…» Ох, сколько я сменил квартирок — И все-то были не мои. Ох, сколько я стерпел придирок — Да ни одной, друзья мои! Я воровал и сам украден Бывал цыганками небес, И я имел не меньше ссадин, Чем душ имел я и телес. Но говорить не научился Я на родимом языке И под любимую мочился, Когда с ней спал на тюфяке. Еще я матери полтинник На день рожденья пожалел, Зато, весёлый матершинник, Я песню грустную ей спел. И потому сегодня утром Сломал я солнце пополам, Но только моль одна и пудра Посыпались к моим ногам. Madame В центре Парижа, К Сене поближе, В тени Notre-Dame Я видел Madame. Возраст – неясен, Прищур – опасен, В накидку шуба, И скалит зубы. Под шубой прелой — Голое тело. И ступни тоже В своей лишь коже. Зимой и летом На месте этом Стоит, как древо — Ни вправо, ни влево. Вокруг – туристы, Бомжи, букинисты, Жандармы тоже, И прочие рожи. Собаки, урки, В тужурках турки, Бабёнки в гриме — Все мимо, мимо. Она же – в мехе, Пупок в прорехе — Стоит все там же, Не емши, не спамши. Как это странно… Но раз утром ранo Некий японец Ей кинул червонец. Денек был светел. Я сам свидетель: Деньги упали, Но их не взяли. Вздрогнула шуба, И этак негрубо, Но – хоть охай, хоть ахай — «Да пошел ты на хуй!» — Донеслось до химер. Я и сам, старый хер, Это слыхал И вам передал. В галерее Вот вошел я в галерею И давай орать скорее: «Хватит ждать вам тут Годо! Подавайте мне бордо!» Всполошилась галерея. Гнать меня хотели в шею. Но застрял я в их дверях, Как Синдбад в семи морях. Так в преддверьи галереи И сижу я, свирепея, А вокруг холсты висят Словно декабристы – в ряд. Неужели в галерее Я в итоге околею? Или мне поможет Бог, Как Артюру он помог? Скоморох Я ношу громадные ботинки — Специально, чтобы было плохо. Я хожу по меловой тропинке Шаркающим шагом скомороха. У меня дурацкие замашки: Я говно люблю, как кот – сметану, Потому что милые какашки Отрицают лживую осанну. Какать я дерзаю при народе, Чтоб народ и сам стал посмелее, Это для меня в каком-то роде То же, что огнём рыгать на Змея. Бубен я ношу в своей котомке И пляшу на ярмарках вприсядку, Но купцы от песен моих громких Убегают к черту без оглядки. Розами я бью вельмож по роже. Роза – это нежное растенье, Но когда шипами вам по роже — Станете совсем иного мненья. Я порой бываю очень смелым, А порой – плакучая мимоза. И любой придурок между делом Может в сердце мне вогнать занозу. Я глубокие читаю книжки, Но люблю в них только анекдоты И бегу на улицу вприпрыжку Их использовать как антидоты. Я хочу быть вишенкою в тесте, Я хочу быть косточкою в горле, Я боюсь расстрелян быть на месте, Я хочу, чтоб в пыль меня растерли. Голова седа, а чувством зелен, И стишки пишу, как ловят блошек. Только я не очень-то уверен, Что они кусают вас, как кошек. Происшествие на вернисаже художника Тишкова в Париже Я такой же, как природа В век озоновых прорех, — Я урод, но у урода Тоже должен быть успех. Я к художнику Тишкову Вдруг вхожу на вернисаж И вакхически-сурово Начинаю эпатаж. Все художники продажны, И Тишков таков, как все, — С коллекционером важным Он стоит во всей красе. Я кричу: «Привет, миляга! Ты в Париже? Тыща лет!» Побледнел он, как бумага, Пожелтел он, как паркет. Но, желая скрыть смятенье, Принимает бодрый вид: «Ба! Какое совпаденье! Слышь, в Москве ты не забыт. Лишь недавно вспоминали За общественным столом, Лишь недавно обсуждали, Заедая пирогом. Ты – легенда! Ты – треножник! Ты – весталка! Ты – пиит! Ты у Вечности заложник! Ты почти что Вечный жид!» Коллекционеру тоже Про меня забормотал: «Он – легенда! Он тревожил… Он будил… Он возбуждал…» Тут меня так и подмыло. Тут я весело кричу: «То, что было, – мылом смыло! Я сейчас блудить хочу!» И немедленно с Варварой Начинаю танцевать. Полюбуйтесь нашей парой: Сутенёр и девка-блядь! Приложившись к самовару Днем на площади Конкорд, Пляшет бешено Варвара Среди выставочных морд. Вот она уж поясницей Стала нагло сотрясать, Вот она уж ягодицей Голой начала играть… Тут Тишков, попятясь раком, В толще публики исчез. Коллекционер, однако, Все еще был где-то здесь. Молвит он: «А где ж легенда, Что Тишков мне обещал? Бунин, кажется, в Сорренто С Верой тоже так плясал». От такого эрудита Дух взбрыкнул во мне, как конь, И, решив сыграть открыто, Обосрался я в ладонь. Обосрался, обосрался, Обосрался как всегда! Как младенец опростался, Как падучая звезда. И, протягивая руку, Где добра полным-полно, Я, как Ванька политруку, Крикнул: «Вот мое говно!» Эрудит тут отшатнулся, Эрудит губу поджал, Вмиг на ножках развернулся И в потёмки убежал. А толпа чуть загудела, Стала блеять, стала выть И – привычное нам дело — Захотела нас побить. Ну и что? Сладка поэту Кровь из лопнувшей губы, Потому что смысла нету Жить без буйства и гульбы. |
