Вместо предисловия

Развелось нынче психологов. Всяких-разных. Куда ни плюнь – попадешь в психолога. А вот в 90-х эта профессия только начала входить в моду, в тренд, как сейчас говорят. Экзотика была такая: психологи! И за спиной нас иногда называли «психи». А сейчас мы сами себя так называем. Ну, да что с психов взять?!

Я из тех «психов», что были молодыми в 90-е годы. Когда были в тренде… Тогда на этом можно было сделать неплохие деньги. Но мне не нравилось делать деньги, зато нравилось делать добро. Ну, да псих есть псих, что с него взять?! Так что знакомьтесь: я – Добрый Псих.

И мне жутко нравилось работать с детьми, особенно с неблагополучными. У меня был свой детский волонтерский отряд. В основном – из самых несчастных детей. Именно они-то и были самыми золотыми волонтерами.

А потом я сама решила стать мамой для таких детей со страшным прошлым, вырвать, спасти как можно больше подростков из сиротской системы, которую между собой усыновители и приемные родители называют не детдом, а «детлом». К настоящему моменту мне удалось усыновить и взять под опеку пятерых подростков. Так я стала не просто Добрым Психом, но еще и Мамой..

И вот на старости лет захотелось Доброму Психу и Маме поделиться кое-какими историями из своей многолетней практики, а также своими рассказами и «современными сказками», в основе которых все так же – моя жизнь Доброго Психа и жизнь моих пятерых детей.

С уважением и любовью к читателю

Елена Бекетова,

Добрый Псих,

счастливая приемная мама и усыновитель пятерых детей

ТРИ ДЕВОЧКИ.

НАДЯ

Надя родилась в высококультурной семье. Ее дедушка был известным художником. Мама, светская дама, как водится, стала искусствоведом. Но не сложилось в личной жизни. Лет за 30 родила без мужа – для себя. Дочку назвала Надеждой. Но на самом деле надежды у светской дамы были совсем другие: сделать в искусствоведении карьеру и устроить личную жизнь. Дочка всему этому явно мешала.

С самого детства Надя была никому особо не нужна. К тому же была не особо красива. Не из тех деток, которых можно нарядить в пышное платьице и хвастаться перед подругами. Мама сама признавалась, что мечтала о дочке-Мальвине, а родился какой-то Буратино…

Надя привыкла быть изгоем. Вначале дома, у мамы, затем в школе. Замкнутую девочку открыто травили в классе. Мать не вмешивалась. Когда дома собиралась высококультурная публика и рассуждали об искусстве, мать не показывала Надю: замкнутый некрасивый ребенок был склонен забиваться в угол и смотреть оттуда глазами затравленного волчонка.

Вначале она плакала. Потом стала запираться в комнате, кричать и ломать вещи. У девочки развивалась депрессия и психопатические черты личности.

Мать собралась замуж за доктора наук. Будущему мужу стали мешать истерики Насти. Только тогда мать решила обратиться к психологу. Так девочка попала ко мне.

Я всегда любила детей. В том числе – изгоев и «затравленных волчат». Надя почувствовала это и потянулась ко мне. Ее единственными друзьями были книги. Она показывала мне свою библиотеку. А я рассказывала ей о добре и о нашем волонтерском отряде. Она попросилась в этот отряд. Здесь ее приняли, разумеется. Она была одним из лучших моих волонтеров

Я объяснила маме, что девочка не родилась ни с депрессией, ни с психопатией. Что ей очень нужна материнская любовь. Мама внимательно слушала и старалась. Пыталась проявлять терпение и заботу. Но все же никак не могла полюбить ребенка-Буратино.

Девочка любила сидеть и общаться со мной среди своих книг. Мы много разговаривали на возвышенные темы. Это у нас называлось «поговорить о мирах». Надя так и говорила:

– Давайте поговорим о мирах.

А в 17 лет она умерла. Умерла трагически. Мать делала все, что я говорила, но получалось как-то неискренне. Девочка чувствовала это. В выпускном классе ее впервые в жизни пригласили в гости одноклассники. Она в восторге побежала туда. А там… там были наркотики. Ей предложили попробовать – она отказалась. Сверстники разозлились, вспомнили, что она «изгой». Одурманенные наркотиками мозги не знали жалости. Ее стали бить: как смеешь быть не такой, как все. Потом ударили кухонным ножом – много раз. Втыкали нож, пока не умерла.

Ее мама прибежала ко мне, убитая горем. Я работала теперь уже с травмой потери. А в душе тысячу раз спросила себя: насколько лично я виновата в смерти Нади? В том, что так и не смогла объяснить матери главного – ребенка надо любить и принимать…

Через год мама попросила меня помочь ей найти другую девочку для удочерения.

ВЕРОЧКА

Вера родилась в асоциальной семье. Ее мама была алкоголичкой. И бабушка тоже. Верочка жила в избе с разбитыми окнами, откуда органы опеки изъяли ее и поместили в детский дом. Ни мать, ни бабушка ни разу даже не навестили Веру. Обычная детдомовская история.

Я приезжала со своими волонтерами в этот детский дом. Это были, напомню, 90-е. Детдома были переполнены. Мои волонтеры-школьники заботились о детях, как могли. Вера выделялась среди других детей. Воспитатели говорили о ней: «Она очень-очень добрая, готова отдать последнее и передпоследнее». Однажды я слышала, как она в свои 5 лет спросила у других детей: «Как вы думаете, каких людей больше – хороших или плохих?» Выслушав ответы, подняла вверх палец и торжественно объявила: «И все же хороших людей больше». Когда мои волонтеры подарили ей куклу, он тут же отдала ее другим девочкам. Мы дали ей шоколад – она разделила его между другими, ничего не оставив себе. Когда в игре дети случайно упали в крапиву и в голос заревели, она вначале подняла всех, отряхнула и успокоила и только потом отошла в уголок и стала тихо хлюпать носом сама. Мои ребята читали малышам вслух детские рассказы – она слушала внимательно и обязательно делала какой-то очень взрослый и добрый вывод, например: «Надо сочувствовать людям!» Очень хотела научиться читать.

Когда высококультурная мама погибшей Нади попросила меня подобрать ей дочку в детдоме, я сразу подумала о Верочке. Верочке очень-очень нужна была семья. Я даже примчалась к ней и начала взахлеб рассказывать о Верочке – какая она умная, добрая и хорошая. Но что-то в лице высококультурной дамы меня остановило – я вдруг поняла, что история Нади может повториться. И, наступив на горло собственному доброму порыву, я предоставила ей искать свою Мальвину самостоятельно.

Вскоре она, и правда, взяла в детдоме маленькую красавицу. И искренне любила ее, хотя девочка была не очень-то умна и добра. Тем более, что дама к тому времени была уже замужем – и дочку брала не одна, а вместе с мужем. И муж был в восторге от маленькой Мальвины. Так что все у них стало – в их, разумеется, понимании вполне благополучно. А про бедную Надю попросту забыли.

Ну, а Верочке я подобрала других родителей. Это были мои друзья – такие же, как я, волонтеры. У них уже был ребенок. Но и Верочке нашлось там место. На дворе были те самые 90-е: усыновить было (в отличие от современности) очень легко. Когда за Верой пришла эта супружеская пара с сыном, им экспромтом пришло в голову сочинить полудетскую сказку о том, что Вера – их родной ребенок, потерянный в роддоме, а раньше она жила у «чужой злой тети». Никогда не забуду, как Верочку одевала новая мама, а девочка охрипшим от волнения голосом пыталась крикнуть на весь белый свет: «За мной пришла НАСТОЯЩАЯ МАМА! А раньше я жила у чужой злой тети…» Мне вспомнилась знаменитая сцена из фильма «Судьба человека» с Бондарчуком: Ванюшка в кабине грузовика кричит: «Папка, родненький! Я знал… я знал, что ты меня найдешь!» Потом она, сияя, раздавала другим детям привезенные родителями подарки. И ничего не оставила себе. Ну, а новоиспеченный Верочкин брат, также свято поверивший в ту же добрую сказку, привез и отдал детдомовским детям свое главное сокровище -новенький велосипед.