— Вот это да! — восхитился Васятка, принимая рубаху: она была не только гладко выглажена, но и вообще — выглядела, будто новенькая.

Обычные утренние хлопоты остались позади, и Ефросинья Гавриловна, владелица лучшего в Новой Мангазее постоялого двора, пила свой утренний чай с ежевичным вареньем.

За окном, выходившим на одну из оживленнейших улиц, шла обычная жизнь торгово-ремесленного города: то и дело проезжали телеги и богатые кареты, сновали люди в нарядах самых разных стран и народов, в лавках шла бойкая торговля, а в харчевне многочисленные купцы и приказчики успешно совмещали обильный завтрак с заключением всяческих торговых сделок.

Утреннее чаепитие было для Ефросиньи Гавриловны временем недолгого отдохновения от всяких дел, и подчиненные в эти пол часа старались ее без особой надобности не беспокоить.

Вчерашний день прошел как нельзя лучше — от постояльцев отбою не было, прибыл даже один богатый купчина, который оставил в обеденном зале кучу денег, превышавшую обычный доход за три дня. А ночью не было никаких происшествий на почве неумеренного потребления вина, так что Ефросинья Гавриловна пребывала в наилучшем настроении — вот как немного, оказывается, нужно человеку для счастья. А чтобы счастье было полным, Ефросинья Гавриловна протянула руку под стол, где у нее на особой подставочке стоял кувшин со смородиновой наливкой, коей она потчевала своих наиболее дорогих гостей, а иногда угощалась и сама. Но в меру — ведь ей предстоял долгий и хлопотный трудовой день.

Но не успела хозяйка подбавить в чай немного наливки, как в дверь заглянул ее старший помощник.

— Ну, чего застрял? — благодушно прогудела Ефросинья Гавриловна низким грудным голосом. — Входи, раз уж пришел. Чаю хочешь? Наливки не предлагаю: негоже, чтобы на постояльцев духом хмельным веяло — дурная слава пойдет.

Помощник чуть обиделся:

— Вы так говорите, Гавриловна, будто я напрашиваюсь, чтобы вы мне налили.

— Да ты не серчай, Тимофей, — ласково пророкотала Ефросинья Гавриловна. — Я ж прекрасно знаю, что ты и капли в рот не берешь, особливо с утра. Говори, с чем пожаловал.

— Тут к нам один почтенный господин прибыл, — откашлявшись, приступил Тимофей к докладу. — С виду рыцарь из Мухоморья, то есть из Новой Ютландии, и с ним еще один, по внешности и одежде возница, но ни лошади, ни кареты нет…

— Ну и прекрасно, — перебила Ефросинья Гавриловна. — Посели их в согласии со средствами, что ж ты по таким пустякам ко мне бежишь?

— Дело в том, что он хочет с вами лично поговорить, — объяснил Тимофей. — По важному будто бы делу. Вынь да положь ему Ефросинью Гавриловну!

Хозяйка поставила блюдце на стол:

— Прямо так по имени-отчеству меня и назвал? Странно, что-то я раньше знакомства с рыцарями не водила… Ну что же, без причины он бы встречи со мною не искал. Зови его сюда!

Тимофей вышел, а в горницу, чуть заметно прихрамывая, вошел благородный господин в сильно помятом щегольском камзоле, держа в руках не менее щегольскую шляпу со сломанным пером. На шее у него был явственно виден шрам, который не мог скрыть даже поднятый воротничок. Господина поддерживал под руку другой человек, одетый попроще, но тоже довольно изысканно.

Обладавшая безупречной зрительной памятью Ефросинья Гавриловна мысленно «прокручивала» в уме всех, с кем ей приходилось встречаться за последние тридцать или сорок лет — однако ни того, ни другого не узнала.

— Ну что ж, прошу садиться, — указала Ефросинья Гавриловна на диванчик, так как на единственном стуле сидела сама. — С кем имею честь говорить?

— Меня зовут Альфонсо, — произнес господин в камзоле. — Я — рыцарь из Новой Ютландии. А это — мой друг Максимилиан.

Сказав это, дон Альфонсо зевнул и обессиленно закрыл глаза.

— Извините, сударыня, мы всю ночь пешком добирались до вашего города, — вступил в беседу Максимилиан, выглядевший чуть свежее своего хозяина. — А перед тем претерпели немало бедствий…

Дон Альфонсо открыл глаза:

— Но это долгий рассказ. А дело у нас немалой важности. К вам обратиться мне посоветовал ваш друг Василий Николаевич Дубов…

— Дубов? — переспросила Ефросинья Гавриловна. Память на имена у нее была чуть хуже, чем на лица, но и Василия Николаевича Дубова среди своих знакомых она не могла припомнить. А уж тем паче среди друзей.

— Ну, тот человек, что в прошлом году останавливался у вас вместе с двумя скоморохами, — увидев, что имя Дубова хозяйке ничего не говорит, стал объяснять дон Альфонсо.

— А-а-а, ну конечно же! — почти театрально хлопнула себя по лбу Ефросинья Гавриловна. — Я-то больше знала его как Савватея Пахомовича. Ну как же, как же! И какое дело привело вас ко мне?.. Хотя нет, о деле потом. Сначала вы должны хоть сколько-то отдохнуть. Шутка ли — всю ночь пешком… Тимофей!

В горницу вошел помощник:

— Чего изволите, хозяйка?

— Поручаю гостей твоим заботам. Накорми их и отведи в такое место, где бы им не мешал шум с улицы. Но платы отнюдь не бери.

— У меня есть чем заплатить, — попытался было возразить дон Альфонсо, но Ефросинья Гавриловна пресекла все попытки:

— Друзья Савватея Пахомовича — мои друзья, а с друзей платы за проживание я не беру. А когда выспитесь — добро пожаловать ко мне. Тогда-то и о делах потолкуем.

— Прошу за мной, — пригласил Тимофей. Максимилиан поднялся с диванчика первым и помог встать дону Альфонсо. Чувствовалось, что гости и впрямь попали в изрядную переделку.

Оставшись одна, Ефросинья Гавриловна вновь достала кувшин с наливкой, однако, немного поразмыслив, вернула его на место — день и без того сулил быть весьма занятным.

Стена, окружающая Царь-Город, имела несколько ворот — по числу дорог, расходящихся из Кислоярской столицы в разные стороны света. При городских воротах постоянно находились стрельцы-охранники, имеющие весьма широкий круг обязанностей. Им доводилось и задерживать подозрительных людей (как это произошло с Каширским), и разъяснять въезжающим, как им лучше добраться в ту или иную часть города, и самое основное — досматривать кареты и обозы с товарами, главным образом на предмет въездных податей. Впрочем, размер податей был скорее символическим, дабы совсем не отвадить своих и чужих купцов от Кислоярской столицы, расположенной в стороне от больших торговых путей.

Количество стрельцов, дежуривших у тех или иных ворот, зависело от того, какая дорога через них проходила. К примеру, на тех воротах, через которые можно было добраться до Горохового городища, достаточно было одного или двух стражников, да и те по большей части дремали без дела: эта дорога, миновав несколько захудалых деревенек, терялась среди болот в двух-трех верстах за городищем. Самою оживленной была застава, за которой начинался Ново-Мангазейский тракт: здесь постоянно сновали в обе стороны фуры и обозы с товарами, и на их досмотре рука об руку со стрельцами трудились чиновники из Податного приказа. Служба при «Мангазейских» воротах почиталась у них самой хлопотной, но в то же время и наиболее «хлебной».

Чуть по-своему обстояли дела на тех воротах, которые называли «Белопущенскими» или «Бельскими». С одной стороны от них находилась так называемая Бельская слободка, известная весьма лихими нравами, а с другой начиналась дорога, по которой за два-три дня можно было добраться до Белой Пущи и Новой Ютландии, а за пару часов — до Боровихи и Загородного царского терема. Поток проезжающих на этой дороге бывал очень неравномерным и порой непредсказуемым — иногда за день проходили несколько десятков пешеходов да проезжали одна-две повозки, а порой на заставе одновременно оказывались несколько экипажей, и путникам приходилось ждать своего череда.

Именно в такой «затор» попали наши кладоискатели, возвращаясь в Царь-Город из Загородного терема. Как раз в это время привратники досматривали какой-то груз, вывозимый из города, и Чумичке пришлось остановить карету на обочине, где имелось нечто вроде площадки — как раз для подобных случаев. Седоки охотно высыпали из кареты на свежий воздух. Как раз перед ними своей очереди ждала добротная карета, запряженная тройкой столь же добротных упитанных лошадей. По краю площадки прогуливались обитатели кареты — пышная дама в собольей накидке и с тяжелыми серьгами в ушах, очень похожая на купчиху с картины Кустодиева, и не менее степенного вида господин в поддевке и в лихо скрипучих кожаных сапогах.