- Бетти, милая, что вам можно есть? Я скажу кухарке.

- Большое вам спасибо, мисс Динни. Кусочек постной свинины вроде иногда могу съесть.

Глаза старухи потемнели, в них снова мелькнула тревога.

- Так ужасно болит! Иногда прямо рада была бы богу душу отдать.

- Ну, что вы, Бетти, милая! Просто посидите немножко на подходящей пище и сразу начнете чувствовать себя лучше.

Старушка улыбнулась:

- Тревожиться-то нечего - я для своих лет замечательно сохранилась.

А когда для вас зазвонят колокола, мисс Динни?

- Не стоит об этом, Бетти. Я знаю одно: сами по себе они не зазвонят.

- Да, теперь люди женятся поздно. Семьи стали маленькие, не то что в мое время. Вот моя старая тетка - та родила восемнадцать детей и вырастила одиннадцать.

- В наши дни для них не нашлось бы ни жилья, ни работы.

- Эх, изменилась страна!

- Наша, слава богу, еще меньше, чем другие.

Взгляд Динни обежал комнату, где эти двое стариков провели лет пятьдесят жизни. Все - от кирпичного пола до потолочин - было тщательно выскоблено и дышало уютом.

- Ну, Бетти, мне пора. Я гощу у приятельницы в Лондоне и до ночи должна вернуться. Я велю кухарке прислать вам кое-какой еды. Это будет повкуснее, чем свинина. Не вставайте!

Но маленькая старушка была уже на ногах. Взгляд ее стал задушевно ласковым.

- Я так рада, что повидала вас, мисс Динни. Храни вас бог, и пусть у капитана больше не будет хлопот с этими ужасными людьми.

- До свидания, Бетти, милая. Передавайте привет Бенджамену.

Динни пожала руку старушке и вышла к собакам, ожидавшим ее на вымощенной плитами дорожке. Как всегда после таких визитов, она испытывала умиление, и ей хотелось поплакать. Вот они, корни! Их не хватало ей в Лондоне, их не хватало бы ей и на широких бескрайних просторах. Она добралась до узкой, вытянутой в длину буковой рощи, толкнула незапертую расшатанную калитку, вошла и влезла на сырой поваленный ствол, от которого сладко пахло корой. Слева - иссиня-серое небо, расколотое искривленными стволами деревьев; справа - вспаханное под пар поле. Заяц, сидевший там на задних лапах, повернулся и пустился наутек вдоль живой изгороди. Под носом у одной из собак с пронзительным криком поднялся фазан и взмыл над макушками. Динни вышла из леска и остановилась, глядя вниз на свой длинный серый дом, полускрытый кустами магнолий и купами деревьев. Над двумя трубами курился дымок, на коньке крыши пятнышками белели трубастые голуби. Девушка глубоко вздохнула и простояла там целых десять минут, вбирая в себя живительный воздух, словно политое растение влагу. Пахло листьями, свежей землей и близким дождем. Последний раз Динни была здесь в конце мая. Тогда она дышала летним ароматом, и каждый глоток его был воспоминанием и надеждой, болью и радостью...

После чая они двинулись обратно. Флер снова вела машину, верх которой пришлось поднять.

- Должна признаться, никогда не видела большей глуши, чем Кондафорд, - объявила ее безжалостная молодая родственница. - Я бы здесь просто умерла. После него даже Липпингхолл не кажется деревней.

- Потому что здесь все так ветхо и запущено, да?

- Знаете, я всегда твержу Майклу, что ваша ветвь семьи - одна из наименее колоритных и наиболее интересных древностей, еще уцелевших в Англии. Вы совершенно незаметны, держитесь в самой глубине сцены.

Даже для писателей вы слишком несенсационны. Тем не менее вы существуете и будете существовать, хоть я и не понимаю - как. Против вас все начиная от налога на наследство и кончая граммофонами. Но вы все-таки упорно влачите свои дни в разных концах страны, занимаясь тем, чего никто не знает и до чего никому нет дела. У большинства таких, как вы, нет даже Кондафорда, куда можно вернуться умирать, и все же вы сохраняете корни и чувство долга. Вот у меня нет ни того, ни другого, - я наполовину француженка. У семьи моего отца, у Форсайтов, были корни, но отсутствовало чувство долга - по крайней мере в том виде, как у вас. Я хочу сказать - в смысле служения чему-то. Я восхищаюсь им, Динни, но оно нагоняет на меня смертную скуку. Это оно заставляет вас убивать молодость на историю с Ферзом. Чувство долга - это недуг, Динни, прекрасный недуг.

- Как же, по-вашему, я должна с ним бороться?

- Дать волю своим инстинктам. Трудно представить себе, что еще старит человека быстрее, чем то, что вы делаете сейчас. Диана - из той же породы: у Монтжоев в Дамфришире есть нечто вроде своего Кондафорда. Я восхищаюсь ее терпением, но считаю это безумием с ее стороны. Все равно - конец один, и чем дольше его оттягивать, тем будет тяжелее.

- Я понимаю, что она поступает так во вред себе, но, надеюсь, и сама сделала бы то же.

- А я так не поступила бы, - весело призналась Флер.

- Я не верю, что человек знает, как он поступит, пока дело не дошло до самого главного.

- Вся соль в том, чтобы до него не дошло.

В голосе Флер зазвенел металл, складка губ стала жесткой. Динни всегда находила, что Флер обаятельна именно своей таинственностью.

- Вы не видели Ферза, - сказала девушка, - а не увидев его, нельзя понять жалость, которую он вызывает.

- Все это сантименты, дорогая, а я бесчувственна.

- Я уверена. Флер, - прошлое есть и у вас, а тот, у кого оно есть, не бывает бесчувственным.

Флер быстро взглянула на нее, прибавила газ и бросила:

- Время включить фары.

Остальную дорогу она болтала об искусстве, литературе и прочих ничего не значащих предметах. Было около восьми, когда она высадила Динни на Оукли-стрит.

Диана была дома. Она уже переоделась к обеду.

- Динни, - сказала она. - Он ушел.

XXV

Простые и зловещие слова!

- Утром, когда вы уехали, он был очень возбужден. Видимо, вообразил, что мы сговорились все от него скрывать.

- Так оно и было, - прошептала Динни.

- Отъезд мадемуазель его еще больше расстроил. Вскоре после этого я услыхала, как хлопнула входная дверь. С тех пор его нет. Что будет, если он не вернется?

- Ох, Диана, я так этого хочу!

- Но куда же он ушел? Зачем? К кому? О господи, как это ужасно!

Динни с отчаянием смотрела на нее и молчала.

- Простите, Динни! Вы, должно быть, устали и голодны. Поедим, не дожидаясь обеда.