В поезде девушкой овладела паника. Неужели ее обманула интуиция, советовавшая ей выждать, пока Уилфрид не сделает первый шаг? Может быть, ей следовало сразу же кинуться к нему? Поэтому, приехав в Лондон, она бросила шоферу:
- Корк-стрит.
Но Уилфрида не оказалось дома, и Стэк не знал, когда он вернется. Поведение слуги тоже показалось девушке странным. Похоже было, что он занял выжидательную позицию и не собирается ее менять. Здоров ли мистер Дезерт? Да. А как собака? С собакой все в порядке. Динни уехала в совершенном отчаянии. На Саут-сквер дома тоже никого не оказалось. Весь мир словно сговорился дать ей почувствовать, как она одинока. Она позабыла про Уимблдон, выставку лошадей и прочие события, приходившиеся на данное время года. Все эти проявления интереса к жизни настолько противоречили теперешнему состоянию духа девушки, что она просто не понимала, как могут люди заниматься подобными делами.
У себя в комнате она села за письмо к Уилфриду. Больше нет никаких оснований молчать, - Стэк все равно скажет, что она заходила.
Динни написала:
"Саут-сквер, Вестминстер.
С самой субботы я мучилась сомнениями - писать тебе или ждать, пока ты напишешь. Милый, у меня и в мыслях не было вмешиваться в твои дела. Я просто ехала к мистеру Масхему, намереваясь сказать ему, что во всем виновата я одна, что это я заставила тебя "перейти границы", как он имел глупость выразиться. Я никак не предполагала, что ты можешь там оказаться. В сущности, я даже не слишком надеялась застать его. Пожалуйста, позволь повидаться с тобой.
Твоя несчастная
Динни".
Девушка сама опустила письмо в ящик. На обратном пути она встретила
Кита, который возвращался домой в сопровождении гувернантки, собаки и двух младших детей тети Эдисон. Они казались совершенно счастливыми; Динни стало стыдно не казаться такой же, и она отправилась вместе с ними пить чай в классную комнату Кита. Чаепитие еще не закончилось, когда вернулся Майкл. Динни, редко видевшая его в обществе сынишки, была очарована непринужденностью их взаимоотношений. Глядя на них, трудно было сказать, кто старше, хотя некоторая разница в росте и отказ от второй порции клубничного варенья говорили в пользу Майкла. Час, проведенный с детьми, был для Динни самым счастливым за пять дней, прошедших с тех пор, как она рассталась с Уилфридом. Затем она отправилась вместе с Майклом к нему в кабинет.
- Что-то случилось, Динни? Перед ней лучший друг Уилфрида, человек, которому легче всего излить душу, а у нее нет слов! И вдруг, опустившись в кресло Майкла, подперев голову руками и глядя не на него, а в пространство, словно присматриваясь к своему будущему, Динни заговорила. Майкл устроился на подоконнике; лицо его попеременно принимало то горестное, то чудаковатое выражение; время от времени он тихо вставлял успокоительное словечко. Ничто не испугало бы ее, говорила Динни, ни общественное мнение, ни газеты, ни даже ее семья, если бы в самом Уилфриде не таилась глубокая горькая тревога, всепоглощающее сомнение в правильности своего поступка, если бы он не стремился постоянно доказывать другим, а главное, самому себе, что он не трус. Динни впервые решилась дать выход долго сдерживаемой тревоге, которую вселяло в нее ощущение того, что она словно пробирается по болоту и каждую минуту может провалиться в бездонную трясину, прикрытую лишь тонким и обманчивым слоем дерна. Наконец она замолчала и бессильно откинулась на спинку кресла.
- Но разве он не любит тебя по-настоящему, Динни? - мягко спросил Майкл.
- Не знаю, Майкл. Раньше я думала, что да. Теперь не знаю. За что ему меня любить? Я - обыкновенный человек, он - нет.
- Все мы кажемся себе обыкновенными. Не хочу тебе льстить, но ты кажешься мне гораздо менее обыкновенной, чем Уилфрид.
- О нет!
- Поэты доставляют окружающим одно беспокойство, - мрачно констатировал Майкл. - Итак, что же будем делать?
Вечером после обеда он ушел якобы на вечернее заседание палаты, а на самом деле отправился на Корк-стрит.
Уилфрида дома не оказалось, и Майкл попросил у Стэка разрешения подождать. Сидя на диване в этой причудливо обставленной и плохо освещенной комнате, он корил себя за то, что пришел. Намекнуть, что его послала Динни? Бесполезно и даже вредно. Кроме того, она же тут ни при чем. Он пришел сам, чтобы попробовать выяснить, в самом ли деле Уилфрид любит ее. Если не любит, - что ж, тем легче и быстрее она переживет свое горе. Новость, может быть, разобьет ей сердце, и все же лучше это, чем гоняться за призраком. Майкл знал или догадывался, что Уилфрид совершенно не способен поддерживать односторонние отношения. Самое страшное для Динни - связать себя с ним, переоценив его чувство к ней. Возле дивана на маленьком столике с виски лежала вечерняя почта - всего два письма. Одно из них, как заметил Майкл, - от Динни. Дверь приоткрылась, и вошла собака. Она обнюхала брюки Майкла и легла, положив морду на лапы и уставившись на дверь. Он заговорил с ней, но она не обратила на него внимания. Ученая собака! "Буду ждать до одиннадцати", - решил Майкл, и почти сразу же вслед за этим вошел Уилфрид. На щеке у него был кровоподтек, подбородок заклеен пластырем. Собака завертелась у него под ногами.
- Похоже, вы крепко подрались, старина? - осведомился Майкл.
- Да. Виски?
- Нет, благодарю.
Он наблюдал за Уилфридом. Тот взял письма, отвернулся и вскрыл их.
"Я должен был догадаться, что он это сделает! - подумал Майкл.
Пропали мои надежды! Теперь он просто обязан притворяться, что влюблен в Динни".
Уилфрид, все еще стоя спиной к гостю, налил себе виски и выпил. Затем обернулся и спросил:
- Ну? Обескураженный таким кратким обращением и мыслью, что он пришел выспрашивать друга, Майкл молчал.
- Что ты хотел спросить?
- Любишь ли ты Динни, - отрезал Майкл.
Уилфрид рассмеялся.
- Ну, знаешь ли!..
- Знаю. Так не может больше продолжаться. Черт побери, Уилфрид, ты обязан подумать о ней.
- Я думаю.
Уилфрид бросил это с таким измученным и отрешенным видом, что Майкл решил: "Не лжет".
- Тогда, бога ради, докажи ей это! - взмолился он. - Не заставляй ее терзаться.
