- Ненавижу газеты! - воскликнул Масхем. - Был у меня как-то американский журналист, вот тут сидел. Я его чуть не выставил. Уж не знаю, как он меня там расписал.

- Да, ты отстал от века, Джек. Для тебя Маркони и Эдисон - два величайших врага человечества. Значит, относительно Дезерта договорились?

- Да, - подтвердил Юл.

Масхем кивнул головой.

Сэр Лоренс быстро переменил тему:

- Красивые тут места. Долго пробудете здесь, мистер Юл?

- Мне надо быть в городе к вечеру.

- Разрешите вас подвезти?

- С удовольствием.

Они выехали через полчаса.

- Мой кузен Джек Масхем должен остаться в памяти нации. В Вашингтоне есть музей, где под стеклом стоят группы, изображающие первых обитателей Америки. Они курят из одной трубки, замахиваются друг на друга томагавками и так далее. Следовало бы экспонировать и Джека...

Сэр Лоренс сделал паузу.

- Вот тут возникает трудность. В какой позе законсервировать Джека? Увековечить невыразимое всегда сложно. Схватить то, что носится в воздухе, сумеет каждый. А как быть, если поза вечно одна и та же - настороженная томность, и к тому же у человека осталось свое собственное божество.

- Внешняя форма, и Джек Масхем ее пророк.

- Его, конечно, можно было бы представить дерущимся на дуэли, - задумчиво продолжал сэр Лоренс. - Дуэль - единственный человеческий акт, при котором полностью соблюдаются все внешние формы.

- Они обречены на исчезновение, - отрезал Юл.

- Гм, так ли? Нет ничего труднее, чем убить чувство формы. Что такое жизнь, как не чувство формы, мистер Юл? Сведите все на свете к мертвому единообразию, форма останется даже тогда.

- Верно, - согласился Юл. - Но культ внешней формы доводит это чувство до совершенства и стандарта, а совершенство давно приелось нашим блестящим юнцам.

- Удачно сказано! Но разве они существуют и в жизни, а не только в книгах?

- А как же! Существуют и, выражаясь их же словечком, чихают на все. Да я лучше соглашусь до смерти кормиться в бесплатных столовых для безработных, чем хоть раз провести конец недели в обществе таких блестящих юнцов!

- Я что-то не сталкивался с ними, - усомнился сэр Лоренс.

- Тогда возблагодарите господа. И днем, и ночью, и даже совокупляясь, они заняты одним - разговорами.

- Вы, кажется, их недолюбливаете?

- Еще бы! - выдавил Юл и стал похож на изваяние средневековой химеры. - Они не выносят меня, а я их. Надоедливая, хотя, к счастью, немногочисленная шайка!

- Надеюсь, Джек не впал в ошибку и не принял молодого Дезерта за их собрата? - осведомился сэр Лоренс.

- Масхем никогда не встречал блестящих юнцов. Нет, его просто раздражает лицо Дезерта. Оно у него чертовски странное.

- Падший ангел! Гордыня - враг мой! - сказал сэр Лоренс. - В нем есть что-то прекрасное.

Юл утвердительно кивнул головой:

- Лично я ничего против него не имею. И стихи он пишет хорошие. Но Масхем каждого бунтаря готов предать анафеме. Он любит интеллект с заплетенной гривой, выезженный и послушный узде.

- Мне кажется, что они с Дезертом могли бы столковаться, если бы предварительно обменялись парой выстрелов. Странный народ мы, англичане! - заключил сэр Лоренс.

XIV

Когда примерно в тот же час дня Эдриен, направляясь к брату, пересекал убогую улочку, которая вела к дому викария прихода святого Августина в Лугах, он увидел в шестом подъезде от угла картину, достаточно полно характеризующую англичан.

Перед этим лишенным будущего домом стояла санитарная карета, и на нее глазели все окрестные жители, которым она пока еще была не нужна. Эдриен присоединился к кучке зрителей. Два санитара и сестра вынесли из жалкого здания безжизненно вытянувшегося ребенка; за ними выскочили краснолицая женщина средних лет и бледный мужчина с обвислыми усами, рычащий от ярости.

- Что тут происходит? - спросил Эдриен полисмена.

- Ребенка нужно оперировать. А эти орут, словно его не лечить, а резать собираются. А, вот и викарий! Ну, уж если он их не уймет, тогда никому не справиться.

Эдриен заметил брата. Тот вышел из дома и приблизился к бледному мужчине. Рычание прекратилось, но женщина завопила еще громче. Ребенка положили в автомобиль; мать неуклюже рванулась к задней дверце машины.

- Рехнулись они, что ли? - удивился полисмен и шагнул вперед.

Эдриен увидел, как Хилери опустил руку на плечо женщины. Та обернулась" видимо собираясь издать громогласное проклятие, но ограничилась тихим хныканьем. Хилери взял ее под руку и неторопливо повел в дом. Карета тронулась. Эдриен подошел к бледному человеку и предложил ему сигарету. Тот принял ее, сказал: "Благодарю, мистер", - и последовал за женой.

Все закончилось. Кучка зрителей рассеялась, остался один полисмен.

- Наш викарий - просто чудо! - воскликнул он.

- Это мой брат, - сообщил Эдриен.

Полисмен взглянул на него гораздо почтительнее, чем раньше.

- Викарий - редкий человек, сэр.

- Согласен с вами. А ребенок очень плох?

- Без операции до ночи не доживет. Родители как нарочно тянули до последнего. Еще счастье, что викарий оказался поблизости. Бывают же такие - скорей помрут, чем лягут в больницу, а уж детей и подавно туда не пустят.

- Чувство независимости, - пояснил Эдриен. - Я их понимаю.

- Ну, раз уж вы так рассуждаете, сэр, мне приходится соглашаться, но все-таки странно: живут они жутко, а в больнице им дают все самое лучшее.

- Смирение - паче гордости, - процитировал Эдриен.

- И то верно. По-моему, они сами виноваты в том, что существуют трущобы. Здесь кругом самые трущобные кварталы, а попробуйте людей с места тронуть, - они вам покажут. Викарий вот затеял реконструкцию домов вроде бы так это называется. Хорошее дело! Я схожу за ним, если он вам нужен.

- Ничего, я подожду.

- Удивительно, чего только люди не терпят, чтобы никто в их жизнь не лез! - продолжал полисмен. - Эй, парень, проваливай! Нашел место, где харкать!

Человек с ручной тележкой, который сложил губы так, словно собирался выкрикнуть: "Ух ты!" - мгновенно изменил их положение.

Эдриен, заинтересованный путаной философией полисмена, медлил в надежде услышать еще что-нибудь, но в этот момент появился Хилери и подошел к ним.