– Ахмедов! Алиев! Верните повозки!
– Все живые? Посмотрите вокруг, все ли живы, – Распоряжается Иса. Лида, наклонившись над телом старика, проверяет пульс. Потом сообщает:
– Иса, дедушку Османа убили. И двое раненных, я вижу. Сейчас проверим остальных, – сказала Лида и пошла в сторону лежачих то ли от испуга, то ли уже мёртвых. Уставившись далеко на горизонт, Иса с недоумением произнёс:
– Чёрт возьми, откуда они тут взялись? Фронт же далеко!
– Значит, уже недалеко, коль летают тут, – констатировал очевидное. Иса оторвал взгляд от горизонта, подошёл ближе и громко, чтобы всем было слышно, распорядился, обращаясь к толпе:
– Идите все в деревню. Идите. Хватит уже. Они могут снова прилететь…Лида, организуй раненных к врачу.
Собравшиеся, оглядываясь назад, пошли в сторону деревни. Несколько молодых мужчин несли на руках погибшего дедушку Османа, другие поддерживали, помогая раненным. Только мать Бамматова лежала на земле по-прежнему и продолжала голосить; то поднимая голову к небу она обращалась к аллаху с молитвой и просьбой вернуть ей сына, то опять падала, упираясь при этом лбом об землю. Лида подошла к ней и попыталась успокоить её, держа за руку. Магомед Бамматов, отец призывника Ахмеда, при этом стоял рядом с женой и беспомощно глядел на неё, не понимая, как её утешит.
Лейтенант Галкин ещё раз пересчитал призывников по головам и, убедившись, что по списку все в строю, дал команду:
– Внимание! Всем сесть на транспортные средства! Приготовиться к маршу! Извозчики занять свои места! Трогай! Поехали! – и сам прыгнул на повозку. Не успела колонна ещё тронуться, как неожиданно для всех, плачущая, упавши на землю, мать Бамматова бегом обгоняет повозку, в которой сидит её сын, и ложиться на дорогу перед лошадьми, крича в истерике: «Оставьте моего сына! Он беспомощный! Он не слышит, он
Инвалид! Отдайте сына или убейте меня!»
Галкин спрыгнул с телеги, подошёл к женщине, но не стал её трогать. Вместо этого он скомандовал солдатам убрать женщину с дороги. Двое красноармейцев с трудом поднимает женщину и передают её рядовым бойцам НКВД, стоящим рядом со старшим лейтенантом Исаевым. Стоящий недалеко отец Бамматова со словами: «Я тоже поеду на фронт отомстить фашистам за сыновей» проходит мимо лейтенанта и садится на повозку, где сидит его сын. Галкин не знал кумыкского языка и ничего не понял, что сказал старик, поэтому повернулся к старшему лейтенанту и спросил, выпучив глаза, удивлённый таким дерзким поступком дедушки:
– Кто таков? Фамилия?
– Бамматов он. Магомед. Отец Ахмеда.
– И что он говорит?
– На фронт хочет. Рядом с сыном хочет быть.
– Он не значится у меня в списках.
– Записывай.
– Не уполномочен. – Галкин развёл руками и обратившись к Бамматову старшему, сказал, – прошу освободить транспортное средство.
– Нет, я поеду. Рядом с сыном буду, – сказал Бамматов на своём кумыкском языке, но Галкин теперь уже всё понял и опять, но уже жёстко потребовал слезть с телеги. Старший лейтенант понял, что назревает конфликт и решил вмешаться:
– Лейтенант, пусть едет. Пусть пока будет рядом с сыном, чтобы мать успокоить, а там решим. Я тоже поеду с вами.
– Галкин посмотрел на старшего, махнул рукой и скомандовал:
– Ладно. Черт с ним. Пускай едет… Внимание! Приготовиться к маршу!.. Трогай! – Галкин прыгнул в повозку, и колонна тронулась с места. Мать Ахмеда вырывается из рук солдат, бегом догоняет колонну и цепляется за повозку с криком:
– Отдайте! Отдайте мне сына! Он инвалид! Он ничего не слышит!
Солдаты догоняют её, отрывают от повозки и уводят в сторону. К ней подходит Иса и пытается успокоить её:
– Ты не плачь, Аминат-Бажюв, я поеду с ними, поговорю в районе, попробую их вернуть. Иди уже домой. И успокойся.
– Он же беспомощный, он глухой, его убьют! – мать Бамматова отчаянно била себя в грудь, громко, почти истерично плакала. Иса постоял возле неё и обратился к Лиде:
– Лида, подойди, пожалуйста, сюда… Отведи Аминат-Бажюв домой. Попробуй успокоить её. И ещё. Заскочи к моим, скажи, что я район поехал. Переночую там.
Колонна повозок с очередной группой призывников, поднимая пыль копытами лошадей, уезжает навстречу смерти… Замыкает колонну тачанка Исаева с тремя солдатами НКВД.
2
Ещё накануне вечером лейтенант Галкин оказией привёз в деревню почту. Султан не стал рассматривать её, не видя в этом смысла: разносить ведь надо будет только завтра. Да и уроки надо было сделать, немецкий ещё учить, – любимый предмет Султана. С утра, как только проснулся, он схвати мешок с почтой и вывалил на ковёр. Стал перебирать письма: «Похоронка… Похоронка…Опять похоронка…Опять… О! Это письмо! Бамматовым! Надо бежать. Передать. Пусть порадуются.» Султан быстро кладёт письмо и похоронки в сумку почтальона и выбегает на улицу.
За почти год работы почтальоном, Султан уже научился отличать похоронки от обычных фронтовых писем-треугольников и даже угадывать, какой треугольник привёз в себе благодарственные и похвальные слова родителям фронтовиков от их командиров. Тяжело было на родителей, когда они получали похоронки на своих сыновей. Султан каждый раз переживал вместе с родителями их горе, он несколько раз просил отца, чтобы его заменил, но заменить было некем: женщины, ранее разносившие почту, не выдерживали более двух недель, категорически отказывались сами работать и даже детям своим не разрешали разносить письма с горем по деревне. А Султану отец сказал, что надо, так он и несёт это ярмо. Атай он ведь командир, начальник и ослушаться его нет закона у сына.
Султан знал, что призывники соберутся с утра на майдане на окраине деревни, и побежал туда. Как только он выбежал из дома на пыльную дорогу, на небе над деревней появился самолёт. Немецкий. Султан узнал его сразу, он видел его на картинке. Нет, он не испугался, он хорошо помнит слова отца, который говорил ему, что мужчина не должен бояться ничего, даже смерти, если она неминуема. Страх всегда мешает думать, страх сковывает мозг и не даёт принять правильное решение.
Он посмотрел не самолёт, прижался к стене и указательными пальцами сделал движения, как будто стреляет по самолетам и выразился на по-немецки: «Auf dich! Auf dich, faschistisches Schwein! На тебе! На тебе Фашистская свинья!».
Самолёт улетел за деревню, потом развернулся, и Султан слышал, как он открыл огонь из своего пулемёта. «Тем же Атай (отец), там же люди, подумал Султан и побежал в сторону майдана за деревней.
На окраине деревни он встретил возвращающихся людей и Лиду. Она шла рядом с Аминат, поддерживая её за руку. Султан, увидев их, полез в мешок, чтобы достать письмо Аминат, но Лида сделала ему знак, чтоб тот отошёл в сторону и увела с собой Султана.
– Лидия Дмитриевна…Тетя Лида, это с фронта письмо Бамматовым. Наверно благодарственное. Порадовать хочу, – поторопился Султан объяснить.
– Султан, Бамматовы отец и сын уехали на фронт, а мать в истерике, плачет. Дай мне письмо, я сама позже ей передам. Если оно на русском, то сама почитаю, переведу.
– Ладно, держите, – сказал Султан, передал письмо и продолжил, упавшим голосом, – а мне опять похоронки вручать. Опять плачь матерей слушать… Сегодня опять пять похоронок. И на этих ещё придут. – махнул рукой в сторону дороги, откуда повозки увезли призывников.
– Они вернутся, Султан. Вернутся. Будем надеяться.
– Атай тоже поехал опять?
– Да, поехал. Сказал, что в районе переночует. Скажи матери, чтобы не волновалась. Султан, а похоронки сегодня не надо разносить, давай завтра, – хорошо? Хватит на сегодня горя.
– Да я понял уже. Хорошо.
Султан расстроился. Опять отец уехал, оставив их с маленьким братом на мать. Он не то, чтобы боялся, нет, он не боялся, но всё ровно рядом с отцом спокойнее.
Когда он вернулся домой, мать молилась, а маленький братик сладко спал в углу на сбитом войлочном ковре. Он бросил мешок с письмами, сел на табуретку, и стал ждать, когда мать закончит молиться.
