У Димы не было возможности что-то сделать самому, просто все тут было не его – за него решало правительство, вышестоящие чиновники, на которых все, кому не лень, легонько сваливали с плеч свою ношу. Мол, в политике, и во всем они знают как.

Может быть, его серая часть жизни находилась в блаженном существовании, где не к чему рыпаться, всегда есть возможности размножения и сытости.

Он все ожидал чего-то, иногда взрывался нетерпением, пока его не уволили, ибо на его место метил сын мелкого начальника. Он выпал из чиновничьего мира в опасный капиталистический мир одинокого волка, могущего погибнуть, не добыв пропитания.

На воле, оторвавшись от пуповины общей казенной связи, вместе с приятелями Дима искал возможность раскрыть энергию безграничной свободы.

До чего же неистребима юношеская романтика! Дима с соратниками не хотел пробиваться в лоб, жертвенно набрасываясь на вековые амбразуры стабилизации, а хотел очищать людей нравственно. Это мог быть гражданский союз. И он стал создавать такой союз. Как-то незаметно появились те, к кому у него было в прошлом и настоящем что-то теплое внутри.

Чтобы выжить в нехалявном конкурентном мире обмена товаров и услуг, нужно было играть по его правилам. Не обладая предпринимательской жилкой, Дима вместе с приятелями строил сеть организаций при Гражданском союзе, обещающих честные услуги, в результате чего предпринимательство в стране станет высоконравственным.

____

Сказано – сделано. Они уже сидели в маленькой арендованной комнатке и дегустировали водку из образцов, присланных для определения чистоты продукта, и предавались радужным перспективам завоевания на рынке нравственных высот.

Надегустированный Коля Караваев, создатель международного консорциума по экологически чистым удобрениям, восклицал.

– Очервивим страну!

Павел Домашнев, организатор сети продвижения чистых товаров, уверенно ворочал языком:

– Покроем ее же ячейками высоконравственного творчества! Тихой сапой!

Философ Нелепин, давно прилепившийся к ним представитель Института философии и экономики, опрокинув стакан халявной водки, призывал окинуть широким взглядом все эпохи, чтобы понять, куда идет мир.

Они были учредителями Гражданского союза, руководителем которого был избран Дима.

Правда, деятельность сети организаций этих выдающихся деятелей пока заключалась в выработке программ и в воображении ярких перспектив.

Сразу определились направления – непримиримое противостояние смирившимся в благополучном застое, или встраивание в чуждую систему с целью – тихой сапой – ее оздоровления и совершенствования.

Политолог Игорь горячился:

– Нельзя подлаживаться под систему! Вы только совершенствуете насилие.

– Маргиналы, не имеющие ресурса! – горделиво парировал экономист Коля Караваев. – Идеи свержения старого порядка были чреваты кризисом. Не дай бог снова пережить девяностые!

Технарь Паша Домашнев был вечным оптимистом.

– Надо жить тем, что есть. Все не так плохо. Многие приятели встроились в систему, и ничего, живут.

Прошло время, когда Коля и Паша увлекались идеями переустройства жизни, намагниченные в основном иностранными агентами – известными литераторами и критиканами-оппозиционерами. Они вздрагивали, вспоминая голод и разруху во времена перестройки.

Дима был согласен. Все, кто создает, руководит созданием, – профессионалы. И даже те вожди, кто создает разрушая, – своего рода профессионалы. Только одни ожесточаются от ленивого и непослушного «быдла», ведут к тирании, а другие – преодолевают себя, видя несовершенство мира, и ведут его к гуманизации. А гуманитарии в своих кабинетах, считал он, в основном не нюхали подлинной истины.

Соратник Игорь, политолог, возмущался:

– Коллаборационисты! Предатели идеалов! Панегиристы татарских нравов, что вы делаете! Взгляните себе под ноги – вы стоите на краю бездны!

А что делать? Все революции вели только к худшему – вместо старых хищников приходили новые, еще более жуткие. Так было в прошлом, есть в настоящем и, наверно, будет. Надо было как-то жить, и бороться. Это было не непротивление злу насилием, а хитрое подлезание под давящее брюхо, облагораживая почву под ним. Как и завещал моралист прошедшей эпохи Лев Толстой, сейчас очищенный от лжи нападок за непротивленчество.

Философ Нелепин принял еще стакан халявной водки, теперь смотрел на приятелей отчужденно, откуда-то из своих мистических высот.

Он жил пренебрегая телом. Для него настоящим удовлетворением жизнью были озарения мысли. Когда сидел за письменным столом или лежал на диване, размышляя о самом насущном, и вдруг возникало откровение, неважно по большому или малому поводу, его пронизывало неописуемое счастье.

Сейчас его занимала загадка времени.

– Ваше сознание озабочено только настоящим, потому что связано с нуждами тела, не способно охватывать все времена одновременно. Вы живете в узком настоящем времени, не подозревая, что в истории понятие времени и пространства постоянно изменялось, и оно гораздо сложнее, чем мы думаем. Древние доколумбовой Америки знали такие тонкости, что не приходят в голову мыслителям в наше застойное время. Все новое – хорошо забытое старое. Инки поклонялись Пача Маме (Земле Матери). Для их мудрецов в набедренных повязках, прикрывающих лишь чресла и ягодицы, время представлялось совмещенным с пространством, или, на языке кечуа «pacha», что означает время и пространство (длина, ширина и глубина) одновременно, то есть в одном слове отображены значения сразу четырёх измерений и представления о статике и динамике. Четвертое измерение – продолжительность существования. Время показывается конкретно и проецируется на географическое пространство.

–Ну, ну, – заинтересованно придвинулся к нему Дима.

– Время «pacha» делится на настоящее в виде центральной линии – каи-пача. Но оно не единственное:  прошлое – линия ханан-пача, будущее – линия укчу-пача, и прошлое-будущее – линия ньявпа-пача. Близкими к термину ньявпа являются урин – давнее и невидимая зона, и ханан – недавнее и видимая зона. Происхождение/начало мира называлось – паккарик пача.

– Не грузи, – отмахнулся простоватый Паша Домашнев. Игорь фыркнул.

– Какое отошение это имеет к науке?

– И вообще к нам? – добавил Коля Караваев.

– Подождите, это еще не все. Поперек этих линий, пересекаясь со всеми, идет линия, обозначающая «сейчас». Эта линия передвигается от рождения до смерти, оставаясь поперечной всем трем пача. Это значит – любое событие в жизни происходит одновременно во всех временах, и прошлое, настоящее и будущее непосредственно в пространстве контактируют между собой и взаимовлияют друг на друга в любой единый общий момент времени.

– Это что-то от теории относительности Эйнштейна? – посмеивался Игорь.

– Инки задумывались о времени-пространстве задолго до Эйнштейна, который, кстати, тоже считал время иллюзией: "Для нас, убежденных физиков, различие между прошлым, настоящим и будущим не более чем иллюзия". Он, как вы знаете, заменил время искривленным пространством-временем. Инки тоже так представляли. Такое коротенькое слово пача означает пространство-время инков, но также означает мир, Вселенную в образе человека. Для них это была не гипотеза, а истина. Понять это труднее чем теорию относительности.

Нелепин вдохновенно добавил:

– Причем горизонт в условиях гористой местности есть не только горизонтальная линия, но и вертикальная и любые другие, и есть предполагаемая за горизонтом земля, не видимая наблюдателем. Пространственно север у инков находился внизу, а юг –  вверху. А индейцы племени аймара, покоренные инками, представляют время наоборот: в воображаемой пространственно-временной шкале будущее для них остаётся позади, а прошлое ещё только предстоит увидеть.