В решении вопроса о национальной автономии голоса разделились. Одни (в историю они вошли как «тюркисты») стояли за национально-культурную автономию, Исхаки был в их числе. Другие (так называемые «федералисты») защищали идею создания штата «Идель-Урал». Большинство оказалось за федералистов.

Разница была в том, что Исхаки и его сторонники имели в виду объединение всех мусульманских народов России независимо от их территориальной привязанности.

Если бы Россия пошла по демократическому пути, открывшемуся после Февральской революции, оба проекта, возможно, были бы воплощены в жизнь. Однако всё получилось иначе. На словах большевики, хотя и обещали народам России право на самоопределение, на деле национальные движения разогнали, типографии конфисковали, газеты закрыли. Татарским лидерам С. Максуди и Г. Исхаки основать штат «Идель-Урал» не позволили.

Исхаки не мог согласиться с подобным поворотом событий, не мог изменить своим убеждениям, и в 1919 году как делегат Версальской конференции выехал через Дальний Восток в Европу и больше не вернулся. Он был вынужден покинуть родину в сорок лет  –  возраст зрелости художника и политика. Гаяз Исхаки мог бы ещё многое сделать для культурного и духовного роста родного народа. Уехал он с надеждой в скором времени вернуться, но ожидание перемен в России не оправдалось. Печальную судьбу эмигранта вместе с ним разделили Садри Максуди, Юсуф Акчура, Гумер Терегулов и множество других талантливых писателей, учёных, политиков.

Сначала Исхаки жил в Китае (Харбине), во Франции (Париже), Германии (Берлине), Польше (Варшаве). В мае 1939 года, когда Гитлер вторгся в Польшу, уехал в Турцию и до конца жизни оставался в Стамбуле, потом перебрался к дочери в Анкару.

За рубежом писатель продолжает свою литературную и политическую деятельность, выпускает татарские газеты в Мукдене и Берлине, создаёт политические организации, объединяет эмигрантов, занимается также издательским делом. Он поддерживал связь с татарскими эмигрантами, рассыпавшимися по всему свету, стал их духовным лидером. Его историко-политический труд «Идель-Урал» был издан в 1933 году за рубежом на татарском языке и переведён на другие языки. Гаяз Исхаки оказался не только политиком, но и учёным- историком,

Известный литературовед Лена Гайнанова, человек страстно увлечённый творчеством писателя и высоко оценивающий его кипучую деятельную натуру, много лет работала в архивах, изучала газеты и журналы, изданные Исхаки за рубежом, и обнаружила интереснейшие факты из неизвестной доселе жизни Гаяза Исхаки за рубежом (см. «Мадани жомга» от 13.04.2018, с. 12–14).

Прослеживая годы, проведённые писателем за границей, нельзя не восхититься энергией, организаторскими способностями, оптимизмом писателя, которым он воспламенял сердца соотечественников, помогая им выживать в непривычных условиях. В 1933–1936 годах на Дальнем Востоке, например, он сумел воплотить в жизнь модель штата «Идель-Урал», не состоявшегося на родине. Семнадцать религиозных общин (махалля) татар, живущих в Японии, Китае, Корее, Маньчжурии, Гаяз Исхаки объединил в единый центр  –  марказ, собрал под национальный флаг множество людей. Через газету общины знали подробности жизни друг друга, разделяли горе и радости, поздравляли с праздниками. Писатель ежегодно устраивал для них национальный фестиваль, посвящённый памяти Габдуллы Тукая.

В каждой махалле действовали молодёжные и женские клубы, где ставились спектакли, устраивались концерты. У молодёжи появилась возможность знакомиться, жениться и выходить замуж за соотечественников.

Важным событием было открытие национальных школ  –  шестилеток. По уставу комитета «Идель-Урал», детей не разрешалось отдавать в другие учебные заведения, пока они не окончат такую школу. Каждая семья с уважением относилась к указам комитета, ибо родители боялись, что дети, выросшие на чужбине, забудут свой язык и обычаи.

Садри Максуди, учёный, профессор Сорбоннского университета, ещё один лидер татарского национального движения начала ХХ века, сказал: «Наш язык  –  самое дорогое национальное сокровище, оставшееся нам в наследство от прошедших эпох!»

Писатель Гаяз Исхаки  –  великий классик, основоположник татарской реалистической литературы, тонкий художник, создавший более шестидесяти сочинений. В своём творчестве мастер слова продолжает гуманистические традиции Кул Гали, Исмагила Гаспринского, богословов-реформаторов Мухамедьяра, Курсави, Марджани и других философов.

Была осень. Тихо шелестел мелкий дождь, добавляя черноты и без того непроглядной ночи и тяжести напитанному влагой воздуху. Сырости, казалось, не будет конца. Она наваливалась, давила, словно нечистая сила. От черноты ночи стыла душа и ныли старые кости. Громоздкая туча, забившая небо, опускалась всё ниже, словно собиралась поглотить и землю, и небо целиком. Завладев берегами Идели, она со всех сторон обложила пароход, упрямо в полном одиночестве вспарывавший кромешную тьму. Туман становился всё плотнее.

Чтобы не дышать сырым воздухом за окном, Нафиса сидела, забившись в угол каюты. Она читала, витая в сладком мире мечты. Дети, ещё вчера целый день носившиеся по палубе, а вечером не устававшие смотреть на сияющие огнями встречные пароходы и скользящие по течению плоты, теперь сидели в каюте, куда загнал их густой туман. Они занялись куклами, женили их, устраивали свадьбу, изобразив из себя сватов, и понарошку угощали друг друга. Сегодня на пароходе было непривычно тихо, словно люди исчезли куда-то. Музыка из ресторана не слышалась, звонки из кают, вызывающие прислугу, не раздавались, и гармонь в нижних классах протяжных песен не наигрывала.

Пароход стоял на месте. Откуда-то, будто издалека, послышался звук. Нафиса оторвала взгляд от книги. За окном, с трудом одолевая темень, проплыл фонарь. Послышался шум. Засветился красный огонёк. Пароход заскрипел снова. Донеслись голоса. Где-то мерцали огоньки  –  то слева, то справа. Пароход скрипеть перестал. Нафиса прислушивалась к далёким голосам, стараясь разобрать, о чём говорили люди. В дверь постучали и открыли. На пороге стояла женщина с двумя чемоданами в руках, а за ней двое детей. Она сощурилась, словно яркий свет резал ей глаза, будто извиняясь за то, что нарушила покой и внесла с собой столько сырости, спросила по-русски:

– Простите, здесь есть свободные места?

Вид незнакомки в промокшей насквозь одежде, с покрасневшими руками и тонкими синими губами, а также дрожащих от холода детей вызвал в Нафисе сострадание, на какое способны только женщины, и она сказала торопливо:

– Есть, есть, мы занимаем только два места, вот эти два свободны.

Глядя на женщину, которая принялась раздевать промокших детей, спросила по-русски:

– Как называется эта пристань?

Женщина, не оборачиваясь, сказала:

– Богородицкая. Мы двенадцать часов ждали парохода, продрогли совсем.

Один из детей незнакомки, скинув промокший бешмет, подошёл к детям Нафисы. Те, взглянув на него, продолжали играть:

– Это будет сватья, а это  –  главный сват. Этот пусть будет отцом.

Мальчик, наблюдавший за ними, спросил:

– А где же у отца бутылка?

– А зачем ему бутылка?  –  возразили дети.  –  Он же доктор.

– Нет, у отца должна быть бутылка,  –  не сдавался мальчик,  –  пусть отец пьёт.

Нафиса встретилась глазами с матерью детей. Обе улыбнулись. Женщины почему-то сразу же прониклись взаимной симпатией. «Куда едете? Откуда?»  –  заговорили они, перейдя на родной язык. Дети тоже стали играть вместе. То ли оттого, что Нафиса чувствовала себя в каюте хозяйкой, то ли из жалости, она спросила:

– Чаю хотите? Можно заказать. Думаю, пока не поздно.

Женщина выразила согласие. Нафиса сделала заказ и накрыла стол. Обе достали из корзин еду и стали угощать друг друга, забыв о непогоде за окном и о пробирающей до костей сырости.

Напившись чаю, дети ещё долго играли в куклы, а, утомившись, быстро уснули, зато матери их спать не спешили. Нафиса испытывала искреннее сочувствие к попутчице и её детям, ей хотелось узнать о них больше. Она задавала вопросы. Сначала женщина отвечала односложно, но, разговорившись, стала откровенней.