Года два летом я выходил пасти лошадиный табун. Днём эта работа совсем нетрудная, для мальчишек даже интересная. А вот ночью – другое дело. В те годы возле деревни то и дело появлялись волки, к тому же ночью и спать очень хотелось.

Один эпизод, связанный с этим, крепко запечатлелся в памяти. Пастухов при табуне обычно бывает трое. В ту ночь главный табунщик – Вали-абый – охранял лошадей на вершине холма, на границе с озимым полем (не забывая о том, что могут появиться волки), а мы с мальчиком по имени Ванцит расположились внизу, возле огородов. Уже светало, когда мы, то и дело отгоняя лошадей от огорода, заметили шалаш сторожа. Решив немножко посидеть, мы забрались в шалаш. Однако «посидеть» не получилось: когда мы открыли глаза, солнце стояло высоко, табуна не было – Вали-абый увёл его в одиночку… Хорошим он был человеком, понимал ребятишек, он и ругать нас потом не стал, посмеялся только по-дружески, мол, «кулёмы сонные»…

Ну, что же, наверное, довольно! Я, кажется, рассказал достаточно много о той работе, которую мне пришлось выполнять – по-детски и не только по-детски – в этот короткий промежуток моей жизни, называемый детством… Пора рассказать и о другом. И самое главное среди «другого» это, разумеется, учёба!

В те годы детей принимали в первый класс только после достижения семи лет. В моём случае к началу учебного года мне не хватило до заветной цифры совсем чуть-чуть. В середине учебного года мне нестерпимо захотелось в школу. С помощью старших братьев я научился читать, писать и считать. Откуда-то мне достали азбуку, сколотили из фанеры сумку и покрасили её в красный цвет. Я начал донимать родителей: хочу в школу! После моих настойчивых просьб кто-то из них – то ли отец, то ли мать – переговорил с заведующим школой (в нашей деревне тогда была лишь начальная школа, поэтому был не директор, а заведующий). Тот сказал: раз уж мальчик так сильно хочет, пусть ходит, место найдётся – попривыкнет, на следующий год учиться будет легче (к тому времени уже закончились зимние каникулы и началось второе полугодие).

И однажды утром я взял свою красную фанерную сумку и отправился в школу. Урок ещё не начался. Отыскав первый класс, я сел за последнюю парту, сумку засунул под парту. Так начался мой школьный период жизни. И в тот же год я с оценками «4» и «5» перешёл во второй класс.

Когда я заканчивал четвёртый класс, нашу школу реорганизовали в семилетнюю. Для меня это было большой удачей, потому что до этого детям с пятого по седьмой класс приходилось учиться в соседней деревне Кишит. Зато ребята из деревни Симетбаш, ходившие в школу в Новый Кишит, начали ходить в нашу школу. До сих пор, вспоминая, жалею тех детей: 11–14-летним ребятишкам приходилось дважды в день пешком преодолевать расстояние в три километра между деревнями Симетбаш и Кышкар. А каково им приходилось в зимние трескучие морозы или в бураны!

В школе я всегда учился хорошо – только на «пятёрки». Учителя ставили меня в пример. Когда заканчивали седьмой класс, учитель Шамиль-абый после экзамена по математике даже привлёк меня к проверке письменных работ моих одноклассников: когда класс разошёлся, мы с ним вместе проверили все работы.

Наконец свидетельство об окончании семилетки лежало у меня в кармане. Что теперь делать? В те годы мальчишки вроде меня, как правило, поступали на учёбу в ремесленные училища. Резон был. На протяжении двух лет тебя бесплатно кормят, одевают, дают место в общежитии и обучают ремеслу.

Но я не пошёл по этому пути. Мне в голову взбрела идея, что я должен учиться в техникуме. В те годы в Казани было несколько техникумов. Разузнав, что престижными считались механико-технологический, химико-технологический и авиационный, я рассчитывал поступить в один из них. Однако обстоятельства оказались против меня: по окончании школы мне забыли выдать почётную грамоту за завершение семилетки на одни «пятерки», а без неё в техникум принимали только по результатам вступительных экзаменов. Но разве мыслимое это дело, чтобы мальчик из маленькой татарской деревни, проучившийся семь лет на татарском языке, мог сдать вступительные экзамены на русском языке? Секретаря школы, который должен был выдать мне грамоту, долгое время не было в деревне, а когда я получил грамоту, оказалось, что приём документов в техникум закончился. Впрочем, я всего этого ещё не знал и, прихватив свидетельство о семилетнем образовании, впервые в жизни отправился в Казань.

Из нашей деревни в Казань маршрут был такой: до Арска надо было добираться на лошадях и иногда на попутных грузовиках, затем до Казани на поезде.

Середина лета, самый разгар уборки. В колхозе порядки очень строгие, можно сказать, военный коммунизм. Поэтому из дома меня отправили одного, без провожатого. Адрес мне дали такой: Колхозный рынок, там будет дом с воротами на круглых столбах, в этом доме живёт Зулейха-апа (знакомая родителей, у которой они останавливались, когда приезжали в Казань).

На Колхозном рынке ворот с круглыми столбами оказалось несколько: пришлось долго искать. Наконец, я добрался-таки до похожего по описанию дома. Возле ворот, завернув руки в фартук, стояла симпатичная женщина и с кем-то разговаривала. «Вы не Зулейха-апа?» – обратился я к ней. «Это я, – улыбнулась она. – А ты кто?» – «Я из деревни Кышкар, сын Абдуллазяна», – представился я.

Вот так у мальчишки, которому не исполнилось ещё и четырнадцати лет, началась самостоятельная жизнь. Немного пообвыкнув в городе, я узнал (то ли услышал от кого, то ли прочитал уличное объявление), что в кооперативный техникум ещё принимают заявления. Это был новый техникум, только-только открывшийся после войны, поэтому народ о нём почти не знал, в связи с чем и срок приёма документов был продлён. Как я уже сказал, к тому времени приём в другие техникумы, на которые я рассчитывал, уже закончился.

Отыскав техникум, я с трудом (соответственно моим скромным познаниям в сфере русского языка) написал заявление и стал учащимся Казанского кооперативного техникума.

Это было среднее специальное учебное заведение, готовившее товароведов, бухгалтеров, экономистов-плановиков для сельской торговой (кооперативной) системы. Поступая на учёбу, я даже не представлял себе, что это за специальности. Для меня важно было учиться в техникуме.

Видимо, в те годы была острая необходимость в этих специальностях, и надо было срочно готовить кадры. В первый год у нас даже не было своего здания: учились во вторую смену в здании техникума лёгкой промышленности, расположенном на улице Марджани (бывшая Комсомольская), возле озера Кабан. На второй год мы перебрались в здание Татпотребсоюза, расположенное на пересечении улиц Пушкина и Профсоюзной, и в этом здании учились до самого окончания техникума.

Я поступил на специальность товароведа. Условия были очень жёсткими. Время обучения – всего три года. За это время надо было изучить специальные предметы, предметы по общему среднему образованию, пройти практику на втором и третьем курсах и дважды в год сдавать экзамены по предметам. Обучение, разумеется, велось на русском языке.

Каждый день по семь-восемь уроков, для нас – четверых мальчишек, окончивших семилетку на татарском языке, – два-три дополнительных урока в неделю по русскому языку. Учительница русского языка Тамара Лазаревна Чудновская заставляла нас писать какое-нибудь длинное сложноподчинённое предложение на всю доску, и мы, пыхтя и потея, делали синтаксический и морфологический анализ. Зато я потом всю жизнь ощущал ту пользу, которую принесли мне полученные тогда знания по русскому языку.

Можно себе представить, каково учиться в техникуме по-русски человеку, окончившему татарскую школу! Но мы старались, учились. Оценки во время экзаменационной сессии должны были быть не ниже «четвёрки». Получишь одну «тройку» – и целый семестр о стипендии даже не мечтай. Такое уж было время. На помощь из дома рассчитывать не приходилось.

На первом курсе мы получали 14 рублей стипендии, на втором – 16, на третьем – 18 рублей. Сумму дотошно, до копейки, я рассчитывал на месяц. Утром – хлеб с маргарином и чай, днём в столовой техникума горячая еда – суп без мяса, каша (также без мяса) и хлеб с чаем. Вечером снова хлеб и чай. Изредка, если кто-нибудь приезжал из деревни, через него передавали фунт масла. Одним словом, жил впроголодь: постоянно хотелось есть. Впрочем, был в нашем скудном меню и деликатес: во время большой перемены мы выбегали на улицу и покупали за четыре копейки ливерный пирожок. Для меня тогда не было ничего в мире вкуснее этого пирожка.