– Девушке можно потому, что ее тетя двоюродная сестра Шлоима Ароновича.

– А кто он такой, этот Шлоим?

– А я знаю?

Все в кафе засмеялись, кроме самой пани Марины. Она улыбнулась, только вернувшись к Мальве.

– Пани Марина, вы не слышали про такое лекарство – орниеналин?

– А от чего это?

– От печени.

– Кому, тебе?

– Ну, мне…

– А я не знала, что у тебя болит печень. Хорошо, напиши вот здесь.

О Гусеве Мальва не стала говорить, он тоже ходил в это кафе, но в дни, когда работала сменщица – Анна. У пани Марины и у Анны была своя постоянная клиентура примерно одного рода занятий и интересов, но с той только разницей, что к Анне захаживали люди постарше и пореспектабельней – актеры, журналисты, дикторы местного радио. Молодежь предпочитала пани Марину.

– Вчера, когда я закрывалась на обед, пришла Соня, дайте, говорит, мне семь рублей, в универмаге есть перчатки на осенний сезон моего размера. Я ей говорю: так купи мне тоже! Наверное, она занесет, мне хочется посмотреть, какие. Может быть, я их надену и уже смогу поехать в гости в Варшаву.

Она снова отошла. Мальва подумала, что, пожалуй, осенью они особенно сильно эксплуатируют пани Марину. Но ничего, скоро отблагодарят – приближается день ее рождения. В прошлом году они отмечали его здесь же, в кафе, после закрытия. Пани Марина никак не могла понять, почему они вдруг в последний момент заказали столько шампанского, а когда узнала, заплакала.

– Смотрите, Эвка идет!

Это была Зина.

– Гангстер заболел, – сказала Мальва. – Плохо с печенью.

– Значит, студии не будет? А я Костика уже пристроила.

– Поручит, наверное, Гуревичу. Во всяком случае, ты приходи. Я тоже забегу после института.

– Ты знаешь, – сказала Зина, – только между нами… Алька признался, что лишь сейчас впервые прочитал «Гамлета».

– Ну и что, – сказала Мальва, – у всех все по-разному.

– Да, но получить роль Полония…

– Да ладно тебе, Смоктуновский тоже говорит, что многих вещей Достоевского вообще не читал.

– Ну, давай оставим Смоктуновского…

– Эвка, ну, что твой Сташек? – спросила пани Марина. – Кушает хорошо?

– Не жалуюсь.

– Главное, чтобы ребенок хорошо кушал и регулярно ходил на горшок, тогда за его будущее можно не беспокоиться.

Пани Марина отошла к клиентам.

– Мы все в этом спектакле неорганичны, – сказала Мальва.

– Думаешь, я подхожу на роль Офелии? Зажата, закомплексована… Все весьма условно.

– А Гусев?

– Ну, Гусев!.. Ему дано от Бога. Он по-своему гениален. Я даже вижу иногда, до чего ему скучно с нами возиться.

– Для него лично от итогов смотра многое зависит? – спросила Зина.

– Да почти все.

– Значит, он скоро может сделать нам ручкой?

– Вполне вероятно.

– Но это же не в наших интересах.

– Что, вытолкнуть на поверхность Гусева? Да по-моему, мы всё должны для этого сделать.

– Ну, Мальва, ты неисправимая альтруистка.

– Да нет, ты ошибаешься. Я достаточно много думаю о себе. Иначе я бы не ушла от Муратова. Ну, я побежала!.. – Мальва порылась в портфеле. – Пани Марина, спасибо!

– Ай, оставь свои деньги!

– Я получила, ну что вы, пани Марина!

– Ты получила, она получила… Все стали богачки.

Взяв сдачу, Мальва подхватила портфель и пошла.

– Послушайте, Мальва Викторовна, что вы тут насчитали? – сказал директор клуба – Давайте посмотрим вместе, садитесь рядом.

В кабинете, увешанном концертными афишами с автографами знаменитостей, играла тихая музыка – в полутемном углу светилась шкала радиолы.

– Та-ак… Ширма из синего крепсатина полтора на три – раз…

– Ра-аз… – повторяла Мальва.

– Задник на холсте с изображением черепичных крыш старинного скандинавского города…

– …скандинавского города – два…

– Не торопитесь. Во-первых, кто будет рисовать?

– Ну, Евгений Семенович, есть же у вас художник.

– Художник? Боба Ильясов – это, по-вашему, художник? Я вас умоляю. Он вчера на рекламном щите «Ночи Кабирии» такое сердце вымахал, можно было подумать, что это уже взорвалась атомная бомба.

– Ну, заказать надо кому-нибудь… Пригласите Силантьева из драмтеатра.

– А вы знаете, сколько будет стоить ваш Силантьев?

– Ну, Евгений Семенович… – Мальва вдруг подумала, что как раз здесь надо попробовать освободиться от эмоциональной зажатости, и крикнула: – В конце-то концов, я как художественный руководитель поставлю спектакль, но без оформления не выпущу, так что решайте сами!

Вышло довольно визгливо. Директор удивленно посмотрел на нее.

– Я понимаю, – печально сказал он. – Не беспокойтесь, если бы я не понимал, я бы просто вычеркнул… Тут еще музыкальное сопровождение вы написали. Фортепьянная музыка Грига…

– Да, я могу указать, какие фрагменты.

– Так что же, нужна пластинка?

– Что вы, Евгений Семенович! – воскликнула Мальва. – Речь идет о живом фортепьянном сопровождении.

– Да? И кого вы хотите? Святослав Рихтер вас устроит? Шучу, шучу!.. Да. Если быть откровенным, то это половина нашего бюджета на детский сектор. Что делать – ума не приложу.

– Ну, знаете… – Мальва вдруг прониклась сочувствием к этому пожилому усталому человеку. – Если у вас такие затруднения, то давайте задник я напишу сама.

– Как, сами?.. – Лицо директора выразило плохо наигранное изумление.

– Ну, напишу уж, что с вами сделаешь!.. Дайте мне только картон и краски.

– Мальва Викторовна, – директор протянул ей руку, – с вами можно работать! – Он спрятал ее ладонь в своей большой теплой руке, взгляд его вдруг заволокло, и Мальва поспешно высвободила руку.

– Только тогда уж не экономьте на музыкальном сопровождении.

– Нет-нет, что вы! Я сам вам сыграю! – пылко сказал директор. – Ну, идите, они вас ждут.

После работы, так всегда будоражившей ее, Мальве необходимо было немного пройтись или посидеть на набережной. Деревья, несмотря на тепло, сбрасывали листья, и трава в сквере была похожа на палитру художника. Впереди колыхалось и пенилось море. Панорама была глубоко и резко освещена сухим светом осени, так что даже суда, стоявшие на дальнем рейде, были видны объемно, во всех своих очертаниях. Диковатые крики чаек, круживших над набережной, веселая суматоха детского сада, игравшего где-то за кустами, гудки пароходов в портовой части города навеяли, как всегда, на Мальву печаль, которую, она знала, можно прогнать в любое время. Но она хотела побыть с ней. Печаль вырастала где-то в недрах тела, прежде чем становилась осознанной. Смутно она понимала, что это тоска по ребенку. Мальва прожила с мужем полтора года, не испытав ничего, кроме сочувствия к нему и желания помочь. Однажды она поняла, что уже напитала комплексы этого человека. Новое состояние самодовольства, к которому не торопясь пришел муж, так разительно отличалось от его прежней благородной неудовлетворенности, что Мальва без труда представила их общее будущее. Это был тот вариант супружеской жизни, который она презирала и ненавидела. Единственное, о чем она теперь жалела, что у нее нет ребенка – желанной и радостной несвободы. «А вот рожу от Гусева!» – подумала она. И тут же встряхнулась, задвигалась, чтобы отогнать эту мысль, и только теперь обнаружила, что выкурила подряд три сигареты.

Когда она пересекала бульвар, возле нее вдруг с визгом затормозило такси. Мальва отпрянула, хотя стояла на бровке тротуара.

– Привет, Офелия! – услышала она.

Это был Гоша, тоже студиец.

– Пойди во-он туда, за светофор, – сказал он, – мне здесь нельзя.

Мальва подошла к остановившейся у газона машине. Гоша стоял рядом и с хрустом потягивался.

– Гуляем? – спросил он, щурясь. – Тебе ехать не надо?

– Некуда.

– А то поехали… Ну, что слышно? Будет студия?

– Будет, но шеф заболел.

– Так что, обратно Гуревич? Он такой же режиссер, как я балерина.

Пассажир на заднем сиденье задвигался.