– Ничего с твоей мамашей не случилось, – рявкнул он. – Родила она. Теперь у тебя есть сестра.

Судя по виду мальчика, он не знал, что требуется говорить в таких случаях и произнёс то, что больше всего волновало бы любого ребёнка на его месте:

– А она скоро вернётся?

Злоба на жену вспыхнула с новой силой. Вот он, наследник и продолжатель чужого рода. Роди эта сучка ему сына, он с гордостью смог бы смотреть своему папаше в глаза. «Видишь, папа, у меня сын! Только у настоящего мужчины может родиться мальчик. Он вырастет отличным мужиком, потому что именно я воспитаю его таким. Теперь ты можешь гордиться мной!». Нарисованная картинка лопнула, как мыльный пузырь, потому что у неё родилась девочка. Саша легко мог представить взгляд, каким его наградит отец, получив это известие и ход его мыслей. «Опять он облажался. Не смог даже этого сделать, слабак».

В какой-то момент перед глазами возник образ его жены с тем самым щенячьим выражением на лице, которое так бесило его. Саша представил, как его сильная благодаря регулярным физическим упражнениям рука сдавливает тонкую шею и вместо этого глупого обожающего выражения на морде, в её глазах появится страх.

– Мама теперь скоро придёт, да? – настойчиво повторил Борька.

Саша понял, что всё ещё стоит посреди комнаты, будто выпав из настоящего, и сжимает кулаки. Пацан явно нарывался.

– Почему ты не спишь?! – заорал Саша. – Что тебе здесь нужно? Иди лучше уроками займись, сопляк!

– С чего это вдруг? Завтра же воскресенье, – буркнул мальчик в ответ.

– Заткнись! – От возмущения голос Сашки сорвался на фальцет. – Я научу тебя разговаривать со старшими!

Медленно, наслаждаясь каждым движением, а главное, растущим ужасом в этих лупатых глазах, Саша открыл шкаф с одеждой. С внутренней стороны одной из дверей шкафа болтались его ремни, надёжно зажатые тонким металлическим держателем. Среди них выделялся его любимый коричневый кожаный ремень с тяжёлой пряжкой. В нынешние времена мало кто мог похвастаться такой вещью. За это надо благодарить папочку. Как, впрочем, и за всё остальное, включая квартиру, высокую должность и нелюбимую жену. И за этого сосунка, который обмочился от страха и теперь, стоя в луже собственной мочи, шептал:

– Не надо, пожалуйста. Я больше не буду.

– Надо, Федя, надо! – крылатая фраза из известного всей стране фильма заставила Сашу улыбнуться. Он направился к ребёнку, не отрывая глаз от побледневшего лица мальчика и похлопывая себя ремнём по бедру.

1979 год Наташа

У неё болело всё тело, которое словно перемолол и выплюнул безжалостный процесс появления на свет новой жизни. Ладно бы только то место, откуда вышел ребёнок. Даже наедине с собой Наташа не могла произнести слово, которое обозначало его. Её мать презрительно называла это срамом, каждый раз буквально выплевывая его тогда, когда нужно было хоть как-то обозначить женскую природу. О том, как называли это мужчины, лучше не вспоминать – сплошная пошлость. Кажется, она там изрядно порвалась.

Наташа лежала на больничной койке с панцирной сеткой и, невзирая на свою худобу, почти касалась пола пятой точкой. Сколько лет этим кроватям? Боль в спине утверждала, что она уже давно лежит так. Вцепившись руками в металлическую перекладину койки, Наташа смогла перевернуть своё многострадальное тело на бок.

Поясница благодарно хрустнула и боль в спине чуть утихла. Интересно, кого она родила? Кажется, девочку, но стопроцентной уверенности у неё не было. Она не расслышала, что сказала акушерка. Когда пошла голова ребёнка, от дикой боли Наташа закричала так, что взвившаяся акушерка метнулась к ней и с силой двинула её ладонью по лицу.

– Умела ебаться, умей и терпеть!

Перед тем как потерять сознание в ней полыхнула ненависть к этой грубой бабище и мысль о свёкре: «Уж он-то с тобой разберётся».

Мысли о свёкре изогнули её губы в улыбку. Этого человека, заменившего ей отца, она безоговорочно любила. Родного папашу всегда волновала только водка и другие горячительные напитки, ставшие смыслом его жизни. Его желание «поднять себе настроение» любым доступным способом, лишили его дочери много лет назад. Владимир Иванович её второй но, по факту, единственный отец, с самой первой встречи отнёсся к ней с трогательной теплотой. Немножко непонятной, но согревающей. Его забота о том, всё ли у неё в порядке, привела к тому, что она полюбила его намного сильнее своего папаши. Если разобраться, то она никогда не любила родного отца. Когда он был трезв, то становился невидимкой, когда выпивал, начинал превращаться в деспота, который только и делал, что смертным боем бил мать. Сашка – счастливчик, хотя он так, кажется, никогда не считал. Если бы сын больше походил на своего отца, то Наташа была бы самой счастливой женщиной в мире. Она быстро отогнала эту кощунственную мысль, тут же готовая обвинить себя в неблагодарности судьбе за такого прекрасного мужа. Она любит Сашу, а он любит её. У них получилась замечательная семья.

Впервые они встретились на танцах в парке Правды. Депрессия после неудачного первого брака на целых два года заставила её забыть о каких-либо развлечениях. Она сумела простить себя за «ошибку», в отличие от её родителей, не упускавших возможности ткнуть дочь лицом в её же глупость. В тот день всё сложилось так, будто сама судьба хотела их встречи. Мать была в хорошем настроении, так как пьяный отец заснул раньше обычного и до утра уже не придётся опасаться его криков и тяжёлых кулаков. Благодаря этому Наташа легко уговорила её присмотреть за малолетним Борькой, «последствием собственной дурости». Наташе даже не испортило настроение то, что по сравнению с Танькой, подругой со школьных времён, она выглядела не очень презентабельно в своём платье грязно-коричневого цвета с непонятным узором и наброшенной на плечи жёлтой кофточке. Зато причёска была на высоте, чего не скажешь о подружке. Природа наградила Таньку мышиного цвета волосами, которые к тому же были очень редкими. То ли дело её густые и вьющиеся волосы, длиной по самые лопатки. Они могли быть каштановыми в сумерках и почти красными на солнце, но круглосуточно вызывали зависть подружки.

Повторная попытка изменить положение тела, вызвала резкую боль в паху. Ощущение было такое, будто в неё воткнули множество острых иголок и потянули одновременно в разные стороны. Наташа накрыла ладонью свой многострадальный «срам» и тихонько застонала. Словно в ответ на это, дверь резко распахнулась и с громким стуком врезалась в стену.

– Очухалась, перепуганная? Дай-ка гляну.

Акушерка, врезавшая ей по лицу, на секунду замерла на пороге и тут же двинулась к покрасневшей Наташе, предположившей, что её манипуляции руками не прошли мимо глаз злобной бабы. Она нависла над ней, как жуткий призрак прошедшей боли и потребовала раздвинуть ноги. Когда Наташа замешкалась, бабища с глубоким вздохом, показавшим как ей осточертела эта работа, сама задрала ей больничный халат и ночнушку с большими штампами, на которых был указан номер роддома. Она двумя пальцами зацепила и потянула в сторону пелёнку, зажатую ногами Наташи. Кровавый рисунок, почти полностью закрасил больничные метки на ней. Наташа успела подумать о том, что эти штампы – самое глупое и отвратительное, что она видела в этой больнице. Акушерка наклонилась так низко, что её дыхание коснулось внутренней поверхности бёдер роженицы.

– Ага, – глубокомысленно произнесла она. – Ну… Повезло тебе, деточка. Порвалась ты сильно, конечно. Я тебя заштопала, как умею, а штопаю я хорошо, не сомневайся. Будешь, как целка.

Засмеявшись собственной шутке, она воткнула новоиспечённой девственнице свежую пелёнку между ног, которую как фокусник достала будто из воздуха. Наташа удивлённо моргнула. Использованная кровавая тряпка была брезгливо брошена на пол.

– Сейчас санитарка приберёт.

Акушерка уже взялась за дверную ручку, когда Наташа решилась, наконец, спросить:

– Простите, я хотела уточнить. У меня…дочь?