Народ опять насторожил свой слух.
Проложена стальная магистраль.
Куда и кем? Ответит время вслух!
22 ноября 1982
***
Терзать себя и ревностью, и гневом
Достойно ли твоих и дум, и лет!
Дарила женщина свою любовь с напевом,
И в нем звучал прощания сонет.
Истаял звук. И молодое тело
Уже другому дарует напев.
К чему же так угрюмо и так смело
Ты осуждаешь легкокрылость дев?
Поэту ли изменою терзаться!
Ушла – одна, другая – ждет тебя.
Любовь всегда любовью будет зваться,
Пока в ней страсть как всполохи огня.
1987
***
Я как в тюрьме: тоска и боль разлуки,
Лишь изредка мелькнет твое лицо.
Коснутся лба изнеженные руки,
И снова – одиночества кольцо.
Я задыхаюсь от раздумий часто,
От ревности сгораю по ночам,
А ты наивно легкое участье
Ко мне несешь, как уголья к свечам.
К чему уют в ознобе ожиданья?
К чему слова, когда ответа нет?
Мне радости короткого свиданья
Все чаще дарят горечи сонет.
1987–88
***
Ты помнишь ночь, и бухту сонную,
И лунный блеск в морской волне,
Сухумский рейд, дорогу звездную,
Настойку грусти на вине?
Тогда ты стала мне завещана,
Как богом врезанная грусть.
И пусть навеки боль обещана,
Я от тебя не отрекусь.
Не знаю: ждет меня удача ли,
Иль топкий берег неудач?
Меня не раз разлуке сватали
С тоскою, под надрывный плач…
И все-таки иду без трепета
На перекресток наших встреч,
Чтоб страсть твою и влагу лепета
В ладонях и душе беречь.
***
Каждый вечер, лишь только сумерки
Прокрадутся к тебе на крышу,
Я с тоскою иду переулками
И надежду любви колышу.
Мне навстречу плывут прохожие,
Смех стучит рикошетом в окна.
И мне кажутся все хорошими,
И весь мир из улыбок соткан.
Ты мне чудишься как сияние
И в меня ароматом входишь…
Ах, девчонка, мое отчаянье,
Ты с ума меня, видно, сводишь…
Каждый вечер, лишь только сумерки
Растворят силуэты зданий,
Я иду к тебе переулками,
Чтоб крутить карусель свиданий.
***
Листья бьются, как птицы,
С лёту в рампу окна.
И пронзают их спицы
Нудно-злого дождя.
Ветер буйствует пьяно,
Рвет с деревьев наряд.
На рябине лишь рьяно
Гроздья ягод горят.
Среди мрака и стужи
Пламенеют они,
Чтоб деревья, как лужи,
Застыть не могли…
Все же скоро морозы
Сдуют пламя с рябин,
И от зимней угрозы
Черным станет рубин.
А земли километры
Снега занесут.
И свирепые ветры
Начнут самосуд.
***
Нева осенними ночами,
Как нефть, тягуча и черна.
И трется о гранит плечами
До дна продрогшая волна.
Мосты как горбуны застыли
И молятся воде в ночи.
И желтый блеск фонарной пыли —
Как блеск засаленной парчи.
Вдоль отсыревших парапетов
Столбы угрюмые стоят.
А в шашках каменных паркетов
Плафоны льдинками скользят.
1969
***
Ночь расколота костылями —
Инвалид беспризорный пьян.
Он давно не гулял полями,
Ему ближе сухой бурьян.
Его дом – подворотни и лестницы.
Его жизнь – тугая петля.
Ночь всегда ему – крик предвестницы,
Что тоскует о нем земля.
Его силы давно на пределе.
Гарь помоек – его тепло.
На сухом и скрюченном теле —
Горе ужасом проросло.
На безликом лице щетина.
Хриплый голос – как крик грача.
Днем он держит беду, как плотина,
Пьяно тело свое волоча.
Только ночью, когда устало
Стихнет город, как жизнь сама,
Инвалид костыли, как кресало,
Бьет о трубы его и дома.
Колет ночь, безразличье и горе,
Раздвигает души тиски,
Чтобы днем захлебнуться в море
Безысходности и тоски.
1969
***
Я сгорал от вина и простуды,
От любви же давно не сгорал.
Чувств веселых звенящие трубы
Я в походы с собой не брал.
И боролся с внезапным порывом,
Сердце сдерживал, как орла.
Мне все чудилось: над обрывом
Все те годы душа плыла.
А теперь – ни вина, ни простуды.
Полыхает Любовь во мне.
И поют мои чувства, как трубы,
О веселом и Вечном Огне!
1976
Тополя
Искромсаны. Без головы и рук
Вновь тополя стоят по Ленинграду.
Как будто враг свирепствует вокруг
И город хочет взять в блокаду.
И чудится мне: артобстрел и смерть.
Пожарищами память полыхает.
И жутко мне на тополя смотреть,
От их уродства сердце высыхает.
От этой жути не уснуть в ночи —
Все чудится измена где-то рядом.
И даже прилетевшие грачи
В отчаянье кричат над Ленинградом.
А по утрам, идя вдоль тополей,
Я будто прохожу по полю брани.
Мир за ночь стал бездушнее и злей,
Но как и прежде молится герани.
Я не кричу и не кусаю губ.
Лишь молчаливей становлюсь и суше.
И часто без причин бываю груб,
Да сердце бьется медленней и глуше.
Осень на Валааме
Клен рыжий, как экскурсовод,
Мне улыбается листвою,
И будто пьяной головою
Качает желтой кроны свод.
Он что-то тоненькой рябине
Лукаво шепчет и поет.
А та любовь спокойно льет,
Свое смущенье скрыв в рубине.
А там седеющие горы
У ног осин поклоны бьют,
И сосны песни в небо льют,
И ветры лают, будто своры.
Березки стройные грустят,
Припоминают праздник мая.
И, в тучах клином утопая,
Уж гуси с севера летят.
Лишь ели сфинксами застыли,
Зеленым пламенем горят.
И никому не говорят,
Что пьяными от лета были.
Природа сентябрем грустит
И песни птиц припоминает,
И холодком листву снимает,
И грибникам грибами льстит.
Брусника высыпала рьяно
Из стынущей земли в ночи.
Но заморозки, как ключи,
Чуть северней звенят упрямо.
И осень поздняя бредет
С дождями мелкими и злыми.
Мы ж днями поживем былыми,
Пока листва не опадет.
1971
***
Ах, вы, чудачки, яхты белые,
Невинностью опять блистаете
И, словно девушки несмелые,
От шепота морского таете.
И все вам кажется таинственно,
Красиво, ласково и трепетно.
И льется песнь прибоя искренно,
И шорох волн, как звуки лепета.
О том, что вы, прекрасно-юные,
