– А ты? Ты ведь тоже плакал!
– Я плакал? Ну да, конечно, плакал!
– А табак помнишь? Тот, которым нас угощал Илико?
– Как же, отличный был табак!
– Да нет, я спрашиваю про наперченный табак!
– Помню и про наперченный.
– Ты ведь знаешь: ты и Илико для меня дороже всех на свете!
– Знаю, знаю, сынок… А теперь засни!
– Бабушка уже спит… Нет, не спит… Думает обо мне…
– Конечно, думает, а как же? Ведь любит тебя…
Мчится поезд, плавно покачиваются вагоны, качается земля и все вокруг… Как бы поезд не сошел с рельсов… Впрочем, мне бояться нечего – я сплю на груди Иллариона… Мозолистая шершавая рука его нежно гладит меня по влажному лбу… Постукивают на стыках колеса… Поезд мчится, гудит.
– Аа-у-у, Зурикела, куда ты, ау-у-y!
– Иду, иду, бабушка! – кричу я и бегу сквозь легкий туман.
– Спи, сынок… – успокаивает меня кто-то.
Что такое дом
Я уже студент экономического факультета. Богатство мое по-прежнему состоит из одной пары брюк и одного «хвоста» – по политической экономии. Пока я учился на первом курсе, мою стипендию аккуратно получала моя домохозяйка, причем при каждой получке она упрекала меня:
– Мог бы, лентяй, стать отличником…
Теперь в связи с «хвостом» домохозяйку лишили стипендии, и поэтому к политэкономии мы готовимся вместе.
– Ну как, когда сдаешь? – спрашивает она каждое утро.
– Отвяжись, ради бога, тетя Марта! – злюсь я. – Что ты пристала, точно моя бабушка!
– Пропадите вы оба пропадом! – кричит хозяйка. – Нужны вы мне… Ты думаешь расплатиться со мной или нет? Или забыл про управдома? Сегодня опять он меня предупредил – держишь, говорит, непрописанного жильца, а про благодарность забыла.
– Ну и поблагодарила бы его! Жалко тебе хороших слов, что ли!
– Не скаль зубы, дурак! Садись и занимайся! Если тебе через два дня не восстановят стипендию, выгоню из дому!
– А может, аспирантуру закончить за два дня? Подумаешь, дом! Мышеловка какая-то…
– Каков поп, таков и приход! Может, ты желал комнату с горячей ванной?
– Да, кстати, принеси-ка, пожалуйста, стакан горячего чаю!
– Гроб тебе принесу дубовый!
– И не забудь положить сахару!
Хозяйка уходит. А я грустно смотрю на свои конспекты. Тетя Марта живет в крохотном двухкомнатном домишке в конце Варазис-Хеви. Моя хозяйка – некрасивая, сварливая, но добрая женщина. У нее всего один жилец, да и тот – я. Я занимаю одну комнату, в которой, кроме меня, помещаются одна кушетка, один стол, Софья и вышитая женщина с рыбьим хвостом на стене. У Софьи – зеленые глаза. Утром после моего ухода она старательно чистит и вытирает мою единственную тарелку, потом весь день сидит на подоконнике и глядит на старое тутовое дерево и прыгающих на нем воробьев. Это дерево и тетя Марта, оказывается, ровесники, но еще никто не видел его плодоносящим. Софья – очень хитрая и себялюбивая. Вечерами она терпеливо ждет, когда я лягу и согрею постель. Лишь после этого она сходит с подоконника и осторожно лезет ко мне под одеяло. Я очень люблю Софью, нет, не то что люблю, просто очень привык к ней, – наверное, это и есть любовь. Откуда она пришла к нам – этого не знаем ни я, ни моя хозяйка… Было это вечером. Она молча вошла в мою комнату, задрала хвост, потерлась боком о ножку кушетки и вопросительно взглянула на меня, словно спрашивала: «Я нравлюсь тебе?» Она была похожа на соседскую девушку, и поэтому понравилась мне. «Софья, Софья!» – позвал я ее. Она повернулась ко мне спиной и не спеша направилась к двери. «Куда ты, Софья, останься, пожалуйста!» – попросил я. И Софья осталась. С тех пор мы живем вместе…
Софья чувствует, что дела мои обстоят неважно, и всячески старается поддержать меня. Я в десятый раз перечитываю конспект и в отчаянии кладу его под подушку. Вчера вечером тетя Марта сказала мне, что я отъявленный безбожник, отсюда и все мои беды. Я ответил, что, по-моему, самый безбожный безбожник – это сам Бог, который лишил меня покоя, а ее – стипендии. Тетя Марта заявила, что Господь не простит мне подобного богохульства. Я сказал, что чихал я на этого Бога. Тогда тетя Марта потребовала, чтобы я немедленно пал на колени и вымолил у Всевышнего прощения, иначе он лишит меня дара речи. На это я ответил, что Всевышний уже лишил меня языка: второй раз выхожу на экзамен и ни разу не могу вымолвить ни слова! Тогда тетя Марта испуганно перекрестилась, плюнула и с шумом захлопнула за собой дверь…
…Сегодня утром я снова иду на экзамен. На всякий случай я решаю последовать совету тети Марты, становлюсь на колени перед кушеткой, воздеваю руки к потолку и молю Бога:
– Боже, прежде всего прошу тебя, сделай так, чтобы этот прогнивший потолок не обрушился мне на голову… Потом, Боже всемогущий, сегодня, в десять часов утра, у меня экзамен по политэкономии. Ты знаешь, что такое товар?[19] Корова, свинья и козел – это не товар, как я думал раньше. Но, с другой стороны, корова, свинья и козел могут стать товаром. Не понимаешь? Я тоже не понимаю. Потому и прошу тебя – помоги мне сдать этот предмет! Не позорь меня перед Илико, Илларионом и бабушкой! Только не говори, что в мои годы ты учился на круглые пятерки! Это ты брось! Илларион тоже так говорит! Вы, старики, только и умеете, что читать молодым нравоучения!.. Если уж ты такой умный, забудь про вчерашнее и помоги мне на экзамене! Вот это будет по-божески! Нет, в самом деле, что тебе стоит подбросить мне одну захудалую тройку?! Ну как, Боже, ты слышишь меня?!
– Эй, кто ты такой?! – раздался вдруг громкий окрик.
У меня со страха кровь застыла в жилах, во рту пересохло.
– Тебя спрашивают! – повторил голос.
– Я… Я… Я – Зурико…
– Вашаломидзе?
– Да, Вашаломидзе!
– И не стыдно тебе жить без прописки?
– Что?
– Ступай немедленно за мной в милицию! Там я тебе покажу «что»!
Кровь снова потекла по моим жилам.
– А кто ты такой? – спросил теперь я и обернулся.
Передо мной стоял высокий, тощий мужчина в видавшей виды шляпе, с истертым портфелем под мышкой, – наш управдом Доментий.
– Дядя Доментий! – состроил я гримасу.
– Черт тебе дядя! – состроил гримасу Доментий.
– Товарищ Доментий! – поправился я.
– Какой я тебе товарищ? – оборвал меня Доментий.
– Ну, тогда мне все равно, кто ты, – взорвался я, – отстань от меня, я спешу на экзамен!
– Придержи-ка язык! Одевайся поживее и марш со мной! – рявкнул Доментий и засунул руку в карман.
– Вынь руку из кармана, а потом разговаривай со мной! – повысил голос я.
Доментий даже застонал от удивления.
– Да ты!.. Да как!.. Как ты смеешь! Молокосос!..
– Говорю тебе по-человечески: оставь меня в покое, сегодня у меня экзамен! Завтра я сам пойду в милицию!
– Нет. Ты пойдешь сегодня, иначе завтра тебя поведут силой!
Я понял, что Доментий не шутил. Софья догадалась, что я оказался в безвыходном положении, и начала истошно мяукать.
– Заткни ей глотку, не то вышвырну в окно! – сказал Доментий.
Софья испугалась и замолчала. Я оделся. Через пять минут мы уже спускались по Варазис-Хеви.
– Нет у тебя сердца и жалости! Человек собирался на экзамен, а ты его тащишь в милицию, – сказал я.
– Это у меня нет сердца? – обиделся он.
– У тебя! У кого же еще?
– А у тебя оно есть? Вот ты живешь без прописки и не думаешь о том, что отвечать-то за тебя придется мне! Скажут – Доментий покрывает непрописанных, Доментий с них… А ты мне что-нибудь давал? Ну скажи, давал ты мне хоть одну копейку?
– Нет!
– То-то! А то – Доментий взяточник, Доментий грабитель, Доментий обманщик… А кто вор и мошенник?
– Кто?
– Сколько ты платишь за комнату? – спросил вдруг Доментий.
– Двести пятьдесят в месяц, – ответил я.
– Откуда у тебя такие деньги?
– Бабушка присылает.
– А у бабушки откуда?
