Водитель выглянул из своей обшарпанной машины и приветливо помахал мне рукой, а я все стоял посреди площади с полуспущенными брюками и удивленно озирался.

…Доехать до Тбилиси оказалось гораздо легче, чем приобрести билет. Эту истину я установил после непродолжительной беседы с кассиршей. Поэтому я выкинул из головы всякую мысль о покупке билета и вышел прямо на перрон.

Через час пришел поезд. Людской поток подхватил меня и придавил к лесенке вагона. Я задыхался. Хотелось крикнуть, но рот мой был заткнут голой пяткой проводницы, и я беспомощно трепыхался, как подвешенная за шею курица. Вдобавок сзади напирало чье-то колено. Кто-то больно тянул меня за волосы. Когда я понял, что мой аттестат зрелости пропадет зря, я собрал последние силы и впился ногтями в голую ногу проводницы. Паровоз и проводница взвыли одновременно. Суматоха усилилась.

– Ну, чего стал?! Нажимай!

– Убери ногу с моей головы!

– Не бойся, дяденька, ноги у меня чистые!

– Ладно, клади тогда и вторую!

– А ну, засвети-ка ему!

– Что он мне должен засветить?

– Ничего особенного, не волнуйтесь, – фонарь!

– Уважаемые пассажиры, пропустите меня, я же с билетом!

– Смотри не потеряй, крепко держи!

– Держите вора!

– Брось чемодан, подлец, груши там!

– Милиция, стреляй!

– Куда стрелять? Откуда я знаю, где твой вор?

– Ну тогда в меня стреляй!

– Смелей, смелей! Жми наверх!

Раздался свисток. Потом два раза ударили в колокол, потом чей-то благословенный пинок втолкнул меня в вагон, и паровоз, словно только этого и ждал, вдруг дернулся и загудел, стараясь перекричать вопли и причитания оставшихся на перроне.

Страсти понемногу улеглись. Я забрался на третью полку, подложил под голову узелок и прикрыл нос папахой… Табачный дым ест глаза. Вагон мерно покачивается, скрипит. Колеса выстукивают монотонную дробь. И этот перестук напоминает что-то родное, близкое и в то же время такое далекое, что и не припомнить. Глаза слипаются… Я уплываю, уплываю куда-то далеко… Все вокруг заволакивает туманом… Когда хочется спать, самое тяжелое на свете – веки… Но что это стучит? Ах да, ведь я на мельнице. Стучат жернова. В ожидании помола я засыпаю. И вдруг:

– Зурико-о-о! – зовет бабушка.

– Иду! – отвечаю я, вскакивая.

– Зурико-о-о! – зовет опять бабушка, заслоняя глаза от солнца.

– Иду, бабушка, иду! – кричу я и выбегаю по затянутому туманом подъему.

– Ау-у-у! Зурикела! Куда ты? Ау-у-у… – Гудок паровоза сливается с тревожным криком бабушки.

«Илларион… Илико… Илларион… Илико…» – выстукивают колеса.

– Мост… – слышу я сквозь сон чей-то голос.

– Эй, кто-нибудь, откройте окно, задыхаюсь! – говорит кто-то другой.

– Нужно дышать по очереди, иначе до Тбилиси воздуха не хватит! – говорит третий.

– Чей это чемодан? Уберите сейчас же, иначе выброшу его в окно!

На этот раз я свешиваюсь с полки и вижу говорящего. У него острый, похожий на топор нос, да и все лицо какое-то острое.

– Попробуй тронь! Вылетишь вслед за ним! – огрызнулся полный пассажир с веснушчатым, словно индюшиное яйцо, лицом. – Этого чемодана четыре оболтуса ждут не дождутся.

– Не знаю, кто там ждет, но эту мозоль я не напрокат брал. Убери, говорю, чемодан, не то выброшу в окно! – повторил угрозу «топор».

«Индюшиное яйцо» нехотя взял свой чемодан и взглянул наверх.

– Эй, как тебя зовут? – окликнул он меня.

– Зурико.

– Так вот, сходи сейчас же вниз! Развалился там, как князь Багратион-Мухранский! Место это для чемоданов, понял?

– А я чем хуже вашего чемодана?

– Э, брат, в этом чемодане на три тыщи продуктов, а у тебя в голове – что?

– Зачем вы меня оскорбляете, дядя?

– Приношу свои извинения, уважаемый! А теперь скатывайся вниз! Да поживее!

– Не сойду! Думаете, дома у меня не было чемодана? Был, но я его с собой не тащил. Нечего чемодану разъезжать в поездах! Его место под тахтой! Да!

– Нет, ты только посмотри, как он со мной разговаривает, этот оболтус! Да у меня, если хочешь знать, четыре сына, и каждый старше тебя! – вскипел «индюшиное яйцо».

– И приятно тебе будет смотреть, как твоего сына сгоняют с места? – спросил «топор».

– Ах так? И ты туда же? Пожалуйста, в таком случае пусть мальчишка лежит на полке, а мой чемодан на твоей мозоли. Мне наплевать! – сказал «индюшиное яйцо» и сел.

– Сойди вниз, сопляк! Слышишь! – теперь уже набросился на меня «топор».

– Не сойду! – сказал я и уставился в потолок.

– Проводни-ик! – завопил «индюшиное яйцо».

Проводник просунул в дверь сперва фонарь, затем – нос и потребовал предъявить билеты. Но тут же сам усмехнулся своей наивности и велел приготовить деньги.

У двоих пассажиров оказались билеты. Проводник иронически оглядел их и вышел.

Наступило молчание. Каждый думал о чем-то своем. Убаюканный ровным покачиванием вагона, я вновь задремал на отвоеванной полке… Словно наяву, я вижу, как во двор входит Илико. Он тащит на плече мешок с кукурузой. Вот он снял свою ношу, положил ее под мушмулой, сам присел тут же в тени и задымил самокруткой.

– Илико, дай закурить! – прошу я.

Но Илико не обращает на меня внимания, он смотрит куда-то вдаль.

– Дядюшка Илико, дорогой, ну, угости же меня табаком! Ведь это я, Зурико, не узнаешь меня?

Илико встает и исчезает в тумане.

– Илико-о! – зову я.

– Кто там?

Я вздрогнул словно ужаленный и проснулся. Пассажиры дремали. Потоки дождя хлестали в окна вагона. Промокшие деревья, перегоняя друг друга, спешили укрыться куда-то… Вдруг на лоб мне упала холодная капля, затем вторая, потом капли забарабанили чаще. Я отодвинулся. На полке собралась небольшая лужица, я проложил ей пальцем дорогу, и вода потекла вниз, на чью-то голову.

– Эй, что там с тобой, несчастный?! – завопил пострадавший, вытирая лоб ладонью и подозрительно нюхая мокрую руку.

– Со мной – ничего. Это дождь, – ответил я спокойно.

– Так ты сообрази там что-нибудь…

– А что я могу сообразить? Подняться и черепицу поправить?

– Не болтай лишнего, сукин сын! Дырку-то заткнуть можешь?

Я присел на койке, нащупал в потолке небольшое отверстие и вставил в него палец. Вода потекла по вытянутой руке и собралась за пазухой. Я расстегнул пояс и дал ей дорогу. Вскоре я почувствовал, что мои сапоги до половины наполнились водой.

– Ничего не получается! – сказал я и стал спускаться вниз.

– За что с нас деньги сдирают! – возмутился пассажир с билетом.

– Уж ты бы помолчал! Едет бесплатно и еще обижается! – огрызнулся безбилетный.

Я спрыгнул на пол, и вода из сапог фонтаном брызнула до самого потолка.

– Скинь, парень, сапоги, простудишься, – посоветовал мне «топор». – Протяни-ка ногу, я подсоблю!

– Ничего, дядя, не беспокойтесь! – Я ухватился за полки, подтянулся на руках и легко вылез из сапог.

– Ого! – воскликнул «индюшиное яйцо». – Разве можно так безбожно истязать себя? Сшил бы себе на номер больше!

Вокруг засмеялись. Я с трудом втиснулся между двумя попутчиками. Дождь перестал, все облегченно вздохнули. Я согрелся.

– Слушай, – начал опять «топор», – убери хоть сейчас свой проклятый чемодан, иначе, вот те крест, выброшу его в окно!

«Индюшиное яйцо» молча взял чемодан и забросил его на мою полку.

Снова наступило молчание.

Вдруг кто-то робко чихнул.

– Будь здоров! – отозвались хором со всех сторон.

Потом чихнул еще кто-то. А спустя полчаса в купе только и слышно было, что пожелания здоровья, долгой жизни и благополучия, как будто встретились после долгой разлуки близкие родственники.

– Ну нет, так дело не пойдет! – заявил вдруг «топор». – Пока мы все не схватили воспаление легких и на этом вагоне не поставили красный крест, нужно что-то сообразить!

– Видать, не такой уж он балда, каким казался! – сказал «индюшиное яйцо» и вытащил откуда-то бутылку водки.

– У меня есть вино, целый пуд, вон там, на третьей полке, снимем бочонок… – вмешался в разговор молодой блондин, которого до сих пор никто не замечал.