– Ты падаешь так неожиданно, что поддержки у нас получаются более чем!

Маринэ дёрнулась и попыталась вырваться, руки Арчила пробежали по её телу, словно проверяя, всё ли на месте, и после тщательной проверки наконец отпустили.

– Всё, всё… Вижу, что больше не можешь, – как ни в чём не бывало сказал Арчил Гурамович. – Марш на скамью! Соберись, Маринэ, уже немного осталось. Зато в Испании мне не придётся за тебя краснеть».

(Никакой он не Хоакин Кортес, он коршун Ротбарт, злой волшебник из «Лебединого озера», но заколдовать Маринэ ему не удастся: она закончит школу и уйдёт из ансамбля. Пусть с Миланой своей… танцы танцует, а Маринэ будет с Отари).

Наступала очередь гимнастической скамьи, на которой полагалось «качаться» (работает брюшной пресс, бёдерные и икроножные мышцы, а руки отдыхают от колец и брусьев. Арчил на другом конце скамьи тоже качает пресс и ноги, без них – какие танцы…)

Наконец скамья придвигалась к стене, Арчил садился и вытягивал ноги (Маринэ это называла – «устроился удобно»). Маринэ надевала бледно-голубое платье, Арчил включал магнитофон с гитарным сопровождением, и развалясь на жесткой скамье с видом сибарита, сидящего в мягком кресле, в течение следующих сорока минут лениво отпускал обидные замечания и колкости на её счёт, а Маринэ отрабатывала пропущенную в четверг половину урока.

Затем повторялась сорокаминутная разминка: трико вместо платья, кольца вместо танцев, сорок минут это немного, пролетят – не заметишь…», – утешал Маринэ Арчил, ласково поглаживая по плечам.

Сорок минут – это четыре раза по десять. Шведская стенка и руки Арчила. Гимнастические кольца и руки Арчила. Он снова не дал ей упасть, схватил в охапку, улыбнулся ободряюще, крепко сжал. Через тонкое трико она чувствовала его горячее тело и в жарком смятении думала, что лучше бы она упала, пусть бы упала… На брусьях её мечта сбылась, Кобалия о чём-то задумался, и Маринэ, не удержавшись, шлёпнулась на постеленные маты. И наконец – гимнастическая скамья. И тяжёлый, липнущий к телу взгляд Арчила. Смотрит как гиена на добычу. Нет, она всё-таки скажет отцу… Или не скажет. Сорок минут закончились.

И заслуженная награда – вожделенная душевая. Отвернув до отказа оба крана, Маринэ двадцать минут стояла под колючими холодноватыми струями (двадцать минут в раю, упёршись в стену руками и закрыв глаза). Потом надевала голубое платье и садилась на скамью, чувствуя себя где-то между землёй и небом…

Потом приходили все остальные участники ансамбля, приезжала на вишнёвой «ауди» партнёрша Кобалии Милана (Кобалия в папином возрасте, Милана лет на десять моложе), и после блестящего выступления «упавших с неба звезд», за которыми следовали дружные аплодисменты, начинались собственно воскресные занятия. Выдержать их Маринэ помогала мысль, что вечером они с Галей поедут на каток.

Но – вернемся к урокам сольфеджио. В Марининой группе было восемь учеников, поровну мальчиков и девочек. Четыре пары, как необдуманно ляпнула молодая преподавательница музыкальной литературы (на литературу группа приходила в том же составе). К удивлению учительницы, они не желали делиться на пары, упорно оставаясь группой – дружной и спаянной: три пианистки, скрипачка, два виолончелиста, флейтист и аккордеонист.

Последний оказался довольно дерзким и называл «девчонскую команду» не иначе, как «четыре неразлучных таракана и сверчок», за что тараканы не обижались, а сверчок грозился обломать об Отара смычок. Да, в довершение ко всему «возмутителя спокойствия» звали Отаром, по национальности лезгин или осетин, чёрт их разберёт, по лицу абрек, позавчера спустившийся с гор, по интеллекту намного выше своих ровесников, явные способности к музыке, идеальный слух, длинные сильные пальцы и неповторимая (непоправимая!) харизма.

Кроме класса аккордеона, Отар занимался по классу гитары, совершенно бесплатно. Пришёл в класс гитары и признался преподавателю, что «бренчать» на гитаре в принципе умеет, но хочет научиться играть как Мануэль Бареко, а денег у него нет, поскольку мать платит за музыкальную школу (аккордеон), отец за спортивную (бокс), у самого же Отара акче булунмамак (турецк.: отсутствие денег). И находчиво предложил опешившему гитаристу оплатить занятия…лет через пять, когда он вырастет и пойдёт работать. Заплатить Отар обещал по повышенному тарифу. Что называется, с походом (так на рынке взвешивают товар постоянным покупателям, снимая с весов пакет и щедро добавляя горсть-другую чернослива, орехов или кураги).

Отказаться от такого выгодного предложения гитарист, как вы сами понимаете, не смог, и Отар – единственный в школе – занимался по классу гитары бесплатно (иными словами, нелегально, без ежегодных экзаменов и без выдачи свидетельства об окончании класса гитары).

Молодого преподавателя подкупило знание двенадцатилетним Отаром турецкого, вполне сносное владение гитарой, красивые длинные пальцы и то, что мальчишка-лезгин не понаслышке знает о Мануэле Бареко. Отар бредил гитарой и Эйтором Вила Лобосом, и гитарист просто его пожалел – «отдали» парня на аккордеон, на котором Отар играл стискивая от омерзения зубы.

Что до хулиганов в группе, ими были уже знакомый нам Отар и… Маринэ. «Возмутители спокойствия» удивительно подходили друг другу: черноглазый Отар и чернокосая Маринэ. По паспорту она была Маринэ. Маринэ Георгиевна Метревели, фамилия не вполне соответствовала внешности, так как на грузинку она была похожа меньше всего, а на кого она была похожа – сказать не мог никто (мать из Литвы, отец из Абхазии, то ли грек, то ли грузин, кто их разберёт).

Тоненькая, с неуловимой грацией движений и столь же неуловимым акцентом, с длинными, почти до пояса, косами и черными бровями вразлёт, Маринэ всем пришлась по душе и, можно сказать, оправдала ожидания: у неё был почти абсолютный слух (прим.: абсолютный слух – это не воспроизведение мелодии голосом, это когда слышишь тональность звучания). Маринэ слышала тональность и записывала мелодию, что называется, навскидку.

Что до хулиганства – оно заключалось в том, что Маринэ не составляло труда написать все три варианта диктанта. Музыкальный диктант – это мелодия, которую учительница играет несколько раз на рояле, а учащиеся записывают её в нотных тетрадях в виде нот в заданной преподавателем тональности.

Требуемые тональностью диезы и бемоли расставляли коллективно, всей группой, после чего, затыкая пальцами уши, когда звучал «чужой» вариант, писали свой, нещадно грызя карандаш и выплёвывая опилки.

О выходках Отара Темирова поговорим чуть позже.

Маринэ максимально упростила группе задачу, в считанные минуты записывая все три варианта музыкального диктанта и передавая листки по рядам. Ирина Львовна пошла ва-банк и вместо трёх вариантов сделала пять. Маринэ длинно вздохнула и справилась с пятью.

– Ну и что мне с вами делать? Восемь вариантов задавать, каждому персонально? Вы дождётесь! – пригрозила Ирина Львовна и услышала в ответ:

– А Маринка восемь напишет.

– Смело. Вот потому и не буду. А тебе, Марина, стыдно так себя вести, шестнадцать лет, давно пора стать взрослой.

– Пятнадцать, шестнадцати нет ещё, – уверенным баском возразили с задней парты.

– Ну, Отар лучше знает, – улыбнулась Ирина Львовна, и Маринэ залилась краской.

– Марина красная, как маков цвет, – добила её учительница. Маринэ сгребла с парты тетрадку и карандаш, сунула в портфель учебник и выбежала из класса. Ирина Львовна поняла, что перегнула палку.

Отар молчал, мял в руках карандаш. Раздался хруст. – «Ирина Львовна, карандаш сломался. Можно взять?» – Встал из-за парты, прошел к роялю, где стояли в стакане остро отточенные карандаши, вернулся на место. Кррак! – «Ирина Львовна, можно ещё взять?»