С ним все будет хорошо.

Он должен быть в порядке.

Иначе…

Я качаю головой, мои пальцы душат друг друга. Зак остается совершенно отрешенным, печатая на планшете и отвечая на электронные письма, будто его младший брат не может быть мертв, пока мы разговариваем.

Возможно, это его состояние, но потребность ударить его в грудь и попросить что-то сделать пробирается под кожу, как лесной пожар.

Когда в поле зрения появляется больница, я практически выпрыгиваю из машины, прежде чем она успевает остановиться. Мой голос на удивление спокоен, когда я узнаю у медсестры о Дэниеле. Она спрашивает меня, являюсь ли я членом семьи, и мне хочется ее придушить.

Может, я и не семья Дэниела, но он мой. Он сделал для меня столько всего, чего не сделала моя семья. Он сделал то, чего никто не делал.

Например, заставлял меня чувствовать себя живой.

Желанной.

Защищенной.

— Я его брат, — говорит Зак, останавливаясь рядом со мной. — Она его… вторая половинка.

Я смотрю на него широко раскрытыми глазами, но он, кажется, больше заинтересован своим телефоном, что бы он там ни делал.

Как только медсестра направляет меня в палату Дэниела, я бегу туда, а затем мой ритм переходит на шаг.

Всю свою жизнь я теряла людей, потому что они пытались защитить меня.

Папа утонул, потому что пытался спасти меня.

Моя мать, такая же властолюбивая, как и она, вышла замуж за Лорда, ради обеспечения моего будущего. Она убила невинную женщину и пыталась убить свою падчерицу, чтобы поле было свободно для меня.

Моя юная сущность потеряла свои мечты и самоуважение, чтобы я могла жить дальше.

Выжить.

Мысль о том, что к этому списку добавился Дэниел, вызывает у меня физическую тошноту, и приходится трясти головой и моргать мутными глазами, чтобы оставаться на правильном пути.

Во время каждой катастрофы, постигшей меня, именно Дэниел или мысли о нем заставляли меня держаться на плаву и делать все лучше.

На этот раз я не смогу жить дальше.

На этот раз это будет конец.

Зак сказал мне, что его человек поймал того, кто пырнул Дэниела. Он был каким-то низкопробным бандитом и признался, что ему заплатил Кристофер, чтобы он напал Дэниела.

Так что Дэниел пострадал из-за меня. Потому что он избил Кристофера ради меня.

Мое сердце чуть не падает на пол, когда я дохожу до его палаты.

Пожалуйста.

Пожалуйста, пусть с ним все будет хорошо.

Если он все еще ненавидит меня, я исчезну. Если я стану плохим предзнаменованием для его жизни, я больше никогда не буду его искать.

Пока он жив.

И здоров.

И с ним все в порядке.

Мои нетвердые пальцы толкают дверь, и я застываю в проеме. Дэниел сидит на больничной койке, на нем только брюки, а медбрат наматывает повязку на его живот.

Он… сидит.

Хотя его брови сведены вместе от, как я полагаю, боли, его глаза открыты, и он в сознании.

Медбрат заканчивает, затем что-то говорит Дэниелу, дает ему таблетку и воду, затем ждет, пока он выпьет ее, прежде чем пройти мимо меня.

В этот момент Дэниел смотрит на меня.

И эмоции на его лице сотрясают меня до костей. Я ожидала удивления, гнева, возможно, даже холодности, но что я нашла?

Облегчение.

Всеобъемлющее.

Слезы, которые я сдерживала, проливаются по моим щекам, когда я вхожу внутрь.

— Ты в порядке?

Он проводит пальцами по волосам. Они немного взъерошены, немного несовершенны, как и он сейчас.

— Несколько надоедливых швов, но скоро я буду как новенький. Кроме того, мне говорили, что шрамы украшают, так что я буду выглядеть именно так.

Несмотря на его легкий тон, внутри меня все еще горит яркий огонь. Я останавливаюсь на безопасном расстоянии, потому что его близость может превратить этот огонь в вулкан.

— Если это не ответило на твой вопрос, то я действительно в порядке. Перестань плакать, я ненавижу это.

Всхлип вырывается наружу, и я плачу еще сильнее.

— О, черт возьми.

Дэниел ворчит, вытягивает руку и притягивает меня к себе, его теплая, большая ладонь обхватывает мои волосы, прижимая к себе.

— Почему? — хриплю я сквозь слезы. — Почему ты ненавидишь видеть мои слезы, мстишь Кристоферу за меня, оставляешь мне свой особняк и деньги, но все равно отказываешься быть со мной? Неужели так трудно любить меня?

Он хватает меня за плечи, отстраняя от себя, так что его голубые глаза, смесь звезд и неба, смотрят глубоко в мои.

— Я стал одержим тобой с тех пор, как ты подарила мне снежный шар и положила голову мне на бедро. С годами эта одержимость превратилась в ненависть и очарование. Я ненавидел себя за то, что хотел тебя больше, чем чего бы то ни было. Я ненавидел себя, что никогда не мог отойти от тебя, что избегал всех блондинок, потому что они напоминали мне о тебе. Дело в том, что ты никогда не давала мне выбора. Память о тебе преследовала меня повсюду, как призрак или ангел, не знаю точно. Трудно тебя ненавидеть и еще труднее забыть, но любить тебя было самым легким, что я когда-либо делал. Это было естественно, неизбежно и чертовски бесконечно.

Мои губы приоткрываются, и мозг пытается обработать каждое его слово, но я услышала их все.

Все до единого.

И я все еще не могу в это поверить.

Кажется, Дэниел сказал, что любит меня.

Нет. Может, и нет.

— Ты… Ты только что сказал, что любишь меня?

— Всегда, блядь, любил, Николь. Я понял это поздно, когда ты разбила мне сердце, и я был достаточно глуп, чтобы позволить этому гнить внутри меня и не выражать это.

— Тогда… тогда почему ты хочешь уйти от меня?

Он опускает руки с моих плеч, и я хочу схватить их и снова положить на место. Я хочу, чтобы он продолжал прикасаться ко мне, продолжал говорить мне то, что я никогда бы не подумала, что его красивые уста могут сказать.

Дэниел дышит так резко, что его живот сжимается, а ноздри раздуваются.

— Скажи мне, — настаиваю я. — И даже не думай о том, чтобы направить холодного придурка, который таится внутри тебя, потому что я знаю, что все, что ты сказал прошлой ночью, было для того, чтобы оттолкнуть меня.

Я не была полностью уверена раньше, но теперь я уверена. Если бы я действительно была ему безразлична, он бы не оставил мне свои деньги и не стал бы мстить за меня.

Он не настолько бескорыстен.

— Ты сама это сказала, — говорит он со спокойствием, которое противоречит его растрепанному виду.

— Что я сама сказала?

— Что я погубил тебя, Николь! Если бы я не был чертовым идиотом и не замечал знаков, если бы не решил видеть в тебе тот образ, который ты проецировала, я бы не толкнул тебя в объятия этого ублюдка. Ты бы не потеряла часть себя, которую уже никогда не вернуть. И я понимаю это сейчас, понимаю, что что бы я ни сделал, ты никогда не простишь меня за то, что случилось с тобой. Вот почему я решил причинить боль тебе и себе и уйти.

— Не ты толкнул меня в объятия Кристофера, а моя нездоровая одержимость. И знаешь, что, я иногда винила тебя, но у меня не было права. Я также не имею права винить себя. Это не моя и не твоя вина, Дэниел. Это вина Кристофера. Ясно? И я не имела в виду, что ты разрушил меня в этом смысле, я имела в виду эмоционально, ты, придурок. Ты продолжаешь играть со мной, в тот момент, когда я думаю, что ты мой, ты ускользаешь из моих пальцев, как песок. Я устала надеяться, тосковать и быть бесповоротно влюбленной в мужчину, который никогда не смотрел на меня.

— Я смотрел, — шепчет он. — Когда ты думала, что я не смотрю. Ты была единственным человеком, от которого мне было трудно отвести взгляд.

— Ты смотрел на меня.

— Потому что мне не нравилось, как сильно ты влияла на меня, хотя ты была ненавистна не только мне, но и всем остальным.

Я фыркаю от смеха, смешанного со слезами.

— Похоже, мы оба все неправильно поняли.

— И мы дорого за это заплатили. — он глубоко, болезненно вздыхает. — Годы, когда тебя не было в моей жизни, были такими пустыми и заброшенными, что я пытался заполнить их чем угодно. Я не понимал, что мне это не удалось, пока ты не вошла в мой кабинет.