Не приведи Господь пережить кому-либо нечто подобное, и Юраня бы не выдержал, если б не армейская закалка в горячей точке, не опыт криминальных стрелок в лихих девяностых и не робкие потуги к воцерковлению в храме свенской обители.

Рассвело.

Проснувшийся и хотящий было снимать сети Маврик недоуменно смотрел на изрытую вокруг почву, на гору перепутанных с рыбой сетей и на седого, как лунь, с красными стеклянными глазами Юраню, намертво вцепившегося в руль белыми от напряжения пальцами.

Выезжали с трудом. Приходилось расчищать заваленную в нескольких местах буреломом дорогу, и только когда добрались до большака, появилось осознание произошедшего.

Подрулив к манящей сверкающими куполами церквушке, Юраня вышел к воротам и трижды с поклоном перекрестился по православному обычаю на висящую над входом икону. Войдя, упал на колени перед святым распятием, и долго стоял, склонив седую голову, шевеля губами и вспоминая свою непутевую, изгрызенную тяжкими грехами жизнь.

Вышел только к вечеру. Раздал к явному неудовольствию Маврика кучкующимся неподалёку бабкам рыбу и поехал в сторону Брянска, не обращая внимания на ноющего на все ноты Серёгу.

Через что спасется род человеческий, и в каком составе – вот отныне единственное направление Юраниных мыслей.

Вот, что рассказал мне один дед из Голяжа, с которым коротали мы ночь у костра на пятом Орлике.

Эта странная и таинственная история началась в 1947 году, аккурат после войны. Нетьинские и голяжские фронтовики, кто без руки, кто без ноги, с пацанятами малыми кормились, ловя сетями на Десне – Орликов тогда еще не было. Время стояло голодное, страна из руин поднималась.

Все бы ничего, да появился в этих краях рыбинспектор Коля Калымов, очень принципиальный товарищ – бывший особист. Не стало мужикам житья: то сети свирепо изрежет, то посадит кого. И звали его люди Чёрным, потому как носил он чёрный эсэсовский плащ трофейный.

Пропал он внезапно: был человек и нету. Может, утонул либо помогли, или уехал куда – шизанутый он был какой-то. Год таскали мужиков на допросы, но стихло все. «Нет тела – нет дела», – объяснил людям участковый за стаканом самогона. Лишь одинокая Маруся украдкой плакала ночами – любовь у них была два раза.

Только чертовщина тут началась жуткая. Стали у мужиков таинственным образом косы пропадать на заливном лугу. Чуть отвернулся – нету косы. А туманными ночами сети кто-то портил, в реке стоящие. Плывут утром улов снимать, а там вместо рыбы лишь обрезки сеточные плавают.

Решили покараулить ночью.

И видят… В лунном свете ползет туман по реке, а вы знаете, какие здесь туманы густые – руки не видно! Так вот, впереди тумана моторка плывет беззвучно, с чёрным силуэтом во весь рост и светящейся косой – вжик, вжик по воде. А на утро все сети порезаны.

Добился Коля своего, хоть и после смерти, – перестали люди на реку ходить, да детям строго-настрого запретили рыбачить.

Много лет патрулировал призрак реку, держа в страхе окрестности речные. Пол-Нетьинки тогда в баптисты записалось, Голяж православие вспомнил. Наконец упокоился чёрный инспектор, забывать стали.

Теперь заново началось. Как размыли шестой Орлик два года назад земснарядом, вновь Коля стал впереди тумана появляться. Видать, кости его грешные потревожили. И плывет он по всем пяти Орликам, нагоняя ужас и разрезая сети косой. И нельзя смотреть на него прямым взглядом, ибо зыркнет в ответ горящими адским огнем глазницами, и поражает рыбака неизлечимая хроническая диарея, возникающая при виде любого инспектора даже по телевизору.

Лишь святая молитва да крестное знамение отведут от тебя его неприкаянную душу.

Вспомнил я, сколько раз у ребят после тумана сети порезаны, а у меня даже пойманный лещ килограммовый был разрезан чисто, как лазером.

Жила в Бежице, за линией, ведьмочка одна, Катькой звали. Ворожила кому надо, ну и отвороты-привороты разные там делала за деньги. Сколько годков ей было, никто не знал, говорили лишь, что она еще с Троцким дружила до революции – фотки у нее видели.

Так вот, повадилась эта Катя ночами на Керосинке рыбаков пугать. Прилетит туда в полнолуние, обратится в русалку и плещется возле сетей, резвится, значит. Рыбаки думают, что в сети крупняк попался, один плывет проверять, а Катька резко выныривает и хвать его за нос. Да смеется весело так, заливисто.

В ту ночь тоже как раз полнолуние было. У костра Маврик с Юраней дремали после спирта разбавленного; и тут смех женский: хи-хи-хи, хи-хи-хи за кустами. Маврик сразу насторожился – любитель он до женского пола большой. Выходит из-за кустов девица красоты неписаной, голая совсем и спрашивает:

– Мужчина, у вас не найдется спиртика грамм двести для дамы?

Маврику стало очень приятно, что его назвали на вы, и девушка очень понравилась. Он хотел ответить остроумно, пригласить даму к костру, но онемел как-то, только мычал и глаза таращил.

– Ой, какие-то мужики несмелые пошли, – хихикнула девица, поцеловала Маврика нежно, вскочила на метлу и полетела над Болвою, крикнув: – Катя меня зовут, малыыыш!

А у Маврика во рту червонец царский золотой оказался.

Жаль, Юраня все проспал.

С тех пор Серега Маврик грустный стал такой, задумчивый. Придет на речку, сядет у воды и подолгу всматривается вдаль – тоскует очень сильно.

Маврик, воровато озираясь, ставил сети. Ветхая надувная лодка сипела в трёх местах, требуя постоянной подкачки.

– До чего же драная у меня сеть: на три метра – одна ячейка, – вздохнул Маврик, опуская на дно последний привязанный к сети кирпич, и засеменил веслами к берегу, таинственно темнеющему в багровых лучах заходящего солнца.

Покурив на берегу, удобно устроился в кустах и сладко задремал, мечтая о богатом улове, продав который он сможет купить себе новые снасти. Лишь комары да пение неизвестных Маврику птиц изредка прерывали его приятные сны. А снились Сереге зарплата, которую задерживали на заводе пять месяцев, одноклассница Анюта да котлеты с чесноком, аромат которых частенько доносился из квартиры соседа – авторитетного чиновника городской администрации.

Вот и привалило Маврику счастье. Ранним утром, на зависть всей резиновой флотилии, вытащил он посреди Орлика здоровенного толстолобика, килограмм на двадцать, и усатого сома побольше, чуть не утянувшего рыбака из лодки за запутавшуюся в сети пуговицу. Взвалив на плечи тяжеленный рюкзак с рыбой, довольный судьбою, счастливчик почапал худыми сапогами на мост – излюбленную торговую точку бежицких рыбаков.

Подвесив на виду толстолобика, Маврик залез в тенек, высунул из-под куста свой загорелый с красными не выспавшимися глазами бубен, и замурлыкал незатейливый мотив:

В шелестящих мимо авто очаровательные девушки кокетливо строили Маврику глазки, удивленно вскидывали брови, увидев чудо-рыбу, и теребили угрюмых спутников, уговаривая купить. И не было в это время счастливее Маврика на свете.

Из остановившегося джипа вышел солидный господин, спросил цену и, не торгуясь, поехал обменивать баксы, обещая вернуться через десять минут. Черная туча внезапно закрыла солнце. Из родного уже Маврику уазика выскочил рыбинспектор, забрал толстолобика и уехал по своим важным государственным делам, оставив обескураженному Серёге квитанцию о штрафе.

– Ну, ничего, продам тому, на джипе, сома, – подумал Маврик, вытаскивая из кустов извивающегося исполина.

Только повесил – менты! Завернули деликатесную рыбу аккуратно в мешок, отогнали Серёгу дубинкой, уехали…

А бедный Маврик, вскинув легкий, как пушинка, рюкзак, с вывернутыми в поисках денег на троллейбус карманами, побрёл домой, нервно вздрагивая от холодных капель начинающегося ливня.