– Дуру? Как можно назвать человека таким именем? – удивляется она, не знакомая пока ещё с языково-географической природой возникновения многих имён.

О Дуру в Сухуми ходят легенды, ведь он очень дерзкий и даже носит с собой пистолет.

Ещё в галактике Сухуми обитает много «спекулянтов».

Спекулянт – очень серьёзная профессия и не считается в городе позорной, как того требует пропаганда. Напротив, спекулянты – люди известные, их уважают, к ним прислушиваются, у них одеваются жёны партийных работников.

Филиал блатного и подпольного бизнес-мира всего советского юга, галактика Сухуми одновременно и средоточие светлых умов и неожиданных прозрений. Прошитая идеально ровными улицами – все строго к морю, заблудиться невозможно, утопающая в зелени, полная дореволюционной архитектурной архаики, взрывная и переливающая через край, она притягивает к себе остальные галактики, как магнит.

Льнут к Галактике Сухуми не только они, но и множество одиночных залётных звёздочек извне. Галактика принимает их с щедростью избалованной вниманием и подношениями царицы. Равнодушно-приветливая, она охотно раскрывает объятья, но готова оттолкнуть тех, кто не вливается в её внутренний ритм, не слышит его, либо не желает слышать.

– Хотите – идите ко мне, не хотите – я и без вас спокойно проживу, – говорит она и отворачивается к полуденному солнцу.

*

Спрессовывается в единое неразрывное целое в голове космический масштаб абхазских галактик и фокусируется в одной точке: – в Очамчире, в типичном доме тех лет, наполовину каменном, наполовину деревянном, с  двумя  внешними лестницами – парадной каменной и подсобной из дерева.

Каменная парадная лестница – наружная и ведёт на второй этаж, к выкрашенной голубой краской застеклённой веранде. Это и есть вход в дом, где живёт семья Лео Тужба и Мани Квачахия – дедушки и бабушки городской девочки со стороны мамы Эвелины.

 Детей у дедушки Лео и бабушки Мани четверо. Старший сын, Шота, человек, близкий к искусству, как в прямом, организационном его смысле, так и по степени жизненной и душевной вовлечённости в него; Вахтанг, военный врач и красавец; и две дочери, Ирина и Эвелина, избравшие нелёгкую учительскую профессию. Шота с семьёй живёт по обычаям тех времён вместе с родителями. Вахтанг служит военным хирургом в рядах Советской Армии, и наезжает сам и привозит семью в гости к родителям изредка. Сёстры хоть и находят семейное счастье в противоположной от Очамчирской галактики Гудауте, но вместе с семьями живут и работают в Сухуми и еженедельно вместе с детьми ездят на электричке в Очамчиру, чтобы навестить отцовский дом.

Возможно поэтому городская девочка успевает застать и свою прабабушку, Салме Тарба, «Деду», как называют её в доме Лео и Мани Тужба.

Купеческая дочь, после гибели в далёком восемнадцатом году мужа, урядника Самурзаканского уезда, меньшевика и кавалера различных наград Алексея Квачахия, Деда живёт в семье единственной дочери и зятя, помогает растить детей, сажает огород, готовит еду, стирает, убирает и носит воду из глубокого колодца, расположенного тут же, во дворе. От помощи она отказывается. Говорит, что труд помогает ей забыть прошлое.

После революционных потрясений Деда отдала зятю сохранившуюся часть своего приданого – горсть золотых царских червонцев – со словами, что ей они не нужны, а вот ему могут понадобиться.

– Моя тёща была настоящей женщиной, – назидательно поднимает палец вверх дедушка Лео, вспоминая о ней.  – Сейчас таких не встретишь.

В памяти хранится пара-тройка обрывочных эпизодов, связанных с Дедой.

Сухопарая женщина с мелкими чертами лица, ровной осанкой и аккуратным носом медленно идёт по двору с кастрюлей в руках. На женщине длинное платье из ситчика и передник, голова покрыта завязанной на затылке косынкой, по спине вьются две длинные косы: Деда так и не состригла волосы.

 Деда лежит в комнате на втором этаже и ей делают укол в руку. Рука худая и беспомощная и городскую девочку поражает спокойствие, с которым Деда позволяет медсестре колоть себя, когда положено громко плакать и сопротивляться.

И ещё одно воспоминание.

В небольшом уютном зале стоит гроб, вокруг толпятся плачущие женщины в чёрном, нельзя бегать и громко разговаривать. Оказывается Деды больше нет, а на диване по старинному обычаю разложены её вещи – платья, кофты, обувь.

 Городская девочка боится вещей и отказывается заходить в зал. Кто-то берёт её за руку и подводит поближе к дивану. Слышится голос. Возможно, это голос мамы Эвелины.

– Эля, не бойся. Это всего лишь вещи. Потрогай.

Но городская девочка отказывается трогать. Ей кажется, что вещи Деды живые и дышат, и ей страшно.

*

В Галактике Сухуми соседи по дому собираются вечерами в узком пенале двора и играют в нарды. Как правило, это мужчины и они в полосатых пижамах и белых майках, по моде тех лет.

Соседка Жужуна, мать троих сестёр, Наны, Нато и Ирмы, и, по-совместительству, сослуживица папы Аслана, промывает под дворовым краном кукурузную крупу в котелке.

Большинство соседей – из грузинской (менгрельской) глубинки, поэтому когда в их семьях случаются свадьбы или похороны, они выезжают далеко за пределы республики – туда, где испокон века обитали их предки.

Правда, местные обычаи вольно и невольно проникают и в них, и оттачиваются с каждым годом всё больше. Это и обязательный променад на набережной, и пешие походы в Келасурский лес, и поездки-пикники на полное природных красот форелевое хозяйство на Чёрной речке.

После одного такого пикника сядет в автобус голосовавший на дороге выпивший парень с блестящими ногтями – немыслимым по тем временам зрелищем – и заявит притихшей городской девочке, что она красивая.

– Что значит, «красивая?! – возмутится городская девочка, и сбежит вперёд, где сидят на жёстких, обитых коленкором сиденьях уставшие и довольные поездкой родители.

– Папа, папа!

– Что, Элькин?

– Там дядька сказал, что я красивая!

– А что, разве неправда?

– Ну, папа-а!

– Хе-хе.

*

Ещё не стал общенациональным напитком чёрный кофе и все пьют чай и газировку с сиропом, а помимо обязательных на многочисленных мероприятиях и в быту домашнего вина и чачи, многие, в том числе и папа Аслан, любят иногда опрокинуть бутылочку-другую пива Сухумского пивзавода: в стандартной стеклянной таре, с железной гофрированной крышкой и легко отрывающейся бумажной наклейкой с надписями на двух, а к концу шестидесятых, уже и на трёх языках: русском, грузинском и абхазском.

Кофе пьют лишь в домах недавно вернувшихся из казахстанской ссылки греков и местных армян. Терпкий и горьковатый, остальным он кажется странным и вне сомнения, неоправданным увлечением.

Но кофе коварен и терпелив. Он знает – его звёздный час впереди. В итоге так и случится, и кофе сегодня предлагают в Абхазии везде. И на архаических сельских подворьях, и в медленно оживающей Гудауте, и в прекрасном полупустом Ткварчале, и в далёком Гал, и в пёстрой, к сожалению утратившей магию дореволюционного очарования Гагре, и такой же пёстрой, тоже ожидающей своего звёздного часа Пицунде.

И в ещё полном, но стремительно теряющем из-за хаотической застройки своё возвышенное величие Новом Афоне, конечно.

В полуопустевшей галактике Сухум и вовсе царят культовые места распития кофейного напитка. И это не только Брехаловка. И даже не только Пингвин…

*

Визиты городской девочки в Очамчиру не длительны по времени, как летние каникулы в сонном царстве Галактики Гудаута, но полны буйной прелести краткосрочного пребывания – шумные, крикливые, смешливые, с драками, ссорами и играми в компании двоюродных сестёр и соседских детей, одной командой, в едином порыве и постоянной страсти взаимного общения. Правда, играть можно не везде. Например, нельзя играть во дворе у почтенной старушки, живущей как назло, прямо по-соседству: хлопает хлипкая калитка в задней части двора и городская девочка уже на её территории.