Без зубоскальств в классе, конечно, не обошлось. Но это были такие осторожные зубоскальства, которые не успели перерасти в серьёзные издевательства. Не успели, потому что над двумя смеяться сложнее, чем над одним.
Когда к нам перевелась Эгле, я только порадовался, что теперь все отвлекутся на неё. Как это всегда бывает, расстановка сил и приоритетов длилась один урок. К перемене все уже определились с отношением к новенькой. Ну, понятно, девчонки в восторге не были. Сначала на всякий случай, а позже – потому, что в восторге были мальчишки. На третьем этапе девчонки разделились. Воображалы, которых было четверо, решили её игнорировать. Две странные подружки, Мари и Анна, стали вести себя дружелюбно, но сдержанно. Трое остальных напрасно ждали, пока она посмотрит в их сторону – чтобы налететь, всё объяснить, всё показать, помочь… короче, такой разрешённый способ порабощения. Предполагается, что новичок будет очень благодарен, потом его можно гонять со всякими мелочами.
Что касается мальчишек, я повторяю – они пришли в дикий восторг. И очень странно, что пришли. Эгле сама была похожа на мальчишку. Не было у неё длинных локонов – короткие светло-русые прядки, торчащие во все стороны, неровно подстриженная чёлка над серо-голубыми глазами. Не было и округлых форм, из-за которых удостаивались внимания воображалы. И даже хрупкой Эгле не была. Допустим, она вызывала бы желание покормить и защитить, это ещё можно понять. Но ведь не вызывала же. Она была поджарая и немножко угловатая, но не хрупкая.
Я так и не знаю, каким образом Эгле оказалась рядом с моей партой. В тот момент я сидел, переключая треки. С одной стороны, изображал человека крайне занятого и крайне оторванного от реальности. С другой – пытался найти песню, которую ещё не успел заслушать до дыр. Я прогулял прошлую экзекуцию у Кейна, поэтому новых песен не получил. А в старых уже успел выучить все тексты, хотя понимал, может, слов десять. Ну, просто выучил, как последовательность звуков.
Эгле же стояла посреди класса, оглядываясь со спокойным любопытством. Будто это был безлюдный лес, а не шумный класс, и она хотела понять, в какой стороне искать чернику. Вот на этом моменте я потерял к ней интерес и принялся щёлкать кнопками. Так и не знаю, сколько времени прошло до того, как надо мной раздалось громкое:
– У тебя плеер!
От неожиданности я вдавил кнопку так, что три песни перещёлкнулись одна за другой и дали по слогу на кэлинге каждая. Я готов был поклясться, что в сумме это составило ругательство на алинге, возможно, чуть более грубое, чем я бы сказал при девчонке, но зато полностью отвечающее моменту. Самое интересное, что потом мне не удалось составить эту комбинацию заново. Так или иначе, я почти проникся благодарностью к Голосу. Ругаться вслух – значит, выражать эмоции и тратить энергию. Опасное удовольствие, если у тебя una corda. А тут он вроде как отреагировал вместо меня. Получилось забавно, так что теперь можно было не злиться на Эгле.
– У тебя плеер, – повторила Эгле, когда я вытащил наушники и посмотрел на неё снизу вверх.
– Плеер, – подтвердил я.
И подумал, что интонация у неё какая-то странная. Как будто бы это такая примета: встретить человека с плеером – к счастью. Или как будто она проснулась сегодня с тремя ногами, весь день переживала, что у всех по две ноги, а у неё три, и вот нашла ещё одного трёхногого.
Ещё один трёхногий – это у нас я, значит.
Эгле, видимо, застеснялась, потому что весь класс на неё смотрел, она слишком громко сказала про плеер. Все обернулись, конечно. И я смотрел. А что делать? Не смотреть? Так ещё хуже, она же ко мне обратилась. Но что говорить или делать в таких случаях – понятия не имею. Лично знаю четверых, которые бы покраснели и убежали. Причём неважно, были бы они на моём месте или на месте Эгле. Естественно, мы не стали ни краснеть, ни убегать. Хотя момент был фатально неловкий. В конце концов, Эгле стиснула зубы, выпрямилась и сказала, уже гораздо спокойнее:
– Я болею. Мне тоже скоро придётся ходить с плеером. Очень боялась, что надо мной станут смеяться, и тут увидела тебя. Над тобой, кажется, никто не издевается, значит, и надо мной не будут.
Она обернулась к классу, впервые обводя их взглядом человека, смотрящего на группу людей, а не на предметы интерьера.
Клянусь, весь класс, все двадцать четыре крокодила, включая воображал и самцов, все они дружно изобразили доброжелательность. Самое удивительное, что эта доброжелательность предназначалась не только Эгле, но и мне тоже.
Так у меня впервые в жизни появился друг. И надо сказать, это был отличный друг.
Глава 3. Май-маятник
Если верить мифу о Небесной Мельнице, погоду делает ветер. Он дует на четыре лопасти, вращая годовое колесо, и мельница перемалывает облака. Поэтому сверху постоянно что-то сыплется. То снег, то листья, то лепестки, то тополиный пух. Лично мне миф всегда казался нелогичным. Снег – ещё куда ни шло, но листья, лепестки и пух сыплются с деревьев, а не с неба. Эгле, впрочем, неуверенно предполагала, что просто миф пришёл с Восточного Берега. В смысле, в то время, когда там придумали тот миф, деревья были выше, а обитатели берега – меньше, и они очень редко смотрели вверх. Поэтому для них всё сыпалось с неба. Кейн предлагал восхититься тем, как древние люди прекрасно объясняли сложность мироздания. Ничего не зная о хлорофилле, они уже понимали, что у деревьев особая связь с небом.
Ну да, вот только эти древние люди точно знали, почему ветер дует. Потому что деревья качаются. Отлично они всё объясняли, ага.
Так вот, о ветре. Ему в этом году явно недоставало плотности. Очередная лопасть то ползла вперёд, то откатывалась назад. Весна безнадёжно застряла в детском, майском состоянии, даже не думая превращаться в лето.
Сегодня я покидал школу последним. По крайней мере, так мне казалось, пока я шёл по гулкому пустому коридору. Una corda не освобождает от дежурств по классу, ха. Тем более, я же у нас теперь полноценный член общества, ведущий полноценную жизнь, благодаря новейшим технологиям.
Впрочем, ядом я плююсь, пожалуй, больше по привычке. В конце концов, новейшие технологии – очень неплохая штука. Год назад после дежурства я бы отправился прямиком домой, где либо тут же заснул, либо уныло пялился в стенку. А сегодня – нет, никаких «домой», я иду слоняться по городу вместе с Эгле. На правах старожила я показываю ей всё, что в Ленхамаари есть интересного. Да, ведь она не просто так перевелась к нам в конце года. Ну, то есть в Ленхамаари она приехала потому, что тут жил Кейн, один из лучших специалистов по лечению болезней внутренней мелодии. Но дело в том, что её мама была скульптором-недоучкой. Когда они с Эгле узнали, что в Ленхамаари обитает Кейн, сеньора Элинор Вайс сочла это знаком свыше и решила заодно завершить обучение. А набор в художественной школе начинался в конце мая. Итак, в апреле они переехали, и четвёртую четверть мы с Эгле начали вместе.
…Когда я наклонился, чтобы зашнуровать кроссовки, почувствовал, что голову мягко повело. Это не было похоже на темноту, ударяющую в глаза изнутри, когда резко встаёшь. Точнее, нет, похоже, но совсем не так. Ощущение словно было… не такое телесное, что ли. Надо спросить у Кейна, как это правильно называется.
Сзади в открытое окно на меня налетел ветер и тут же стих. Подождав, пока головокружение пройдёт, я обернулся. Школьный двор неторопливо пересекал какой-то старшеклассник. С минуту я пялился ему в спину, силясь понять, кто это. Самое дурацкое, что потом я пытался понять, зачем мне так важно было узнать его. Этот вопрос пришёл ко мне в тот момент, когда старшеклассник свернул за угол.
Ага, тупить начинаем, значит. Обычная вялость мозгов при una corda. Коротенькие мысли, коротенькая память. Неспособность сложить два и два. Новейшие технологии, ваш выход.
– Нортенсен!
Отлично. Не успел.
Сморгнул. Блёклые пятна стали резче и обрисовали в пространстве образ директрисы. Правда, пятна могли оставаться пятнами. Я бы всё равно узнал старую добрую Хлою. Мы слишком часто видимся.
