1.

Безмятежность, пришедшая на смену дневным треволнениям, завладела всем его существом. Здесь – в конце сада, где через ветви яблонь даже в эту лунную ночь были видны звезды, появилось ощущение неразделенности со всем, что окружало: и с этими черными ветвями на темном в редких звездах небе, и с домом, выступавшим светлой оштукатуренной стеной второго этажа из садовых деревьев.

Максим оглянулся назад. На мгновение показалось – широкое течение реки в инертном лунном свете как-то неестественно застыло. Словно время дало сбой – остановилось. Разросшиеся за последние годы кусты ивняка на том берегу и блики света на воде выглядели неестественно красиво, как будто их выписал художник-фантаст, изображавший неземную природу. Легкая прохлада, пришедшая на смену дневному теплу, приятно окутала разгоряченное домашней баней тело. Было здорово после парилки ощутить каждой клеточкой обнаженной кожи легкое касание первой сентябрьской ночи, еще такой теплой, что напомнить сейчас об осени могла разве что бесчувственная логика.

Он прикатил домой, когда уже совсем стемнело. Выехал из города позже обычного – заговорился с Русланом. А тут еще по дороге спустило колесо. Пока ставил запаску, пока заезжал на шиномонтаж, где оказался не первым, банная эстафета уже закончилась, и потому мыться пришлось идти одному.

Родители с четой соседей и их дочерью Анютой, приглашенных на пар, ужинали. Со стороны дома – с террасы – доносились голоса. Иногда совсем тихие, они почти не были слышны. А иногда становились громче. Периодически перерастали в смех, словно пытаясь оспорить легкую грусть одного из последних теплых вечеров.

В принципе, он и не торопился сегодня домой – не любил одних и тех же разговоров ни о чем, когда приходили соседи. Вопросов старших, что больше раздражали, чем стимулировали к ответам, и от которых всегда хотелось отмахнуться односложными фразами. А потому был доволен, что после суеты бестолково сложившейся субботы, остался один на один с умиротворяющей картиной дня, уходившего на покой. Периодически пытались прорваться в эту безмятежную благодать воспоминания недавних часов. И особенно последнего, когда столкнулся в дверях, выходя из дома на террасу, с розоволицей после парилки Анютой. Чуть ли не нос к носу. Она всегда старалась при удобном случае, как будто случайно, прикоснуться к нему выдающейся нескромно частью тела. Вот и сегодня произошло то же самое. И от этого прикосновения, и от дурманящего запаха, исходившего от нее – от всего ее нескромного вида, которым баня наделяет женщину, в нем, чутко дремавший, проснулся полюс притяжения. Попытался затуманить сознание. Завладеть им.

– Привет, Ань, – Максим, как смог, постарался абстрагироваться от наваждения.

– Привет, – проговорила она тихо и опустила глаза, словно в чем-то была виновата. И это мгновение пробудило в Максиме ощущение вечности. Ее такой простой, и одновременно такой сложной игры, для которой не найдется ни одного подходящего слова, ни одной фразы в человеческом языке. Потому что это – чудо. А чудо невозможно описать словами.

– С легким паром! – продолжил он, осознав с легкой грустью, что Жар-Птица, только что осветившая истинную природу его психики, улетела, оставив в ней лишь сияющее перышко изначальной чувственности. Максим чуть отодвинулся. И чтобы дистанция оказалась некомфортной для его взбунтовавшихся эмоций. И чтобы тактично выглядеть в глазах посмотревшей на него с нежностью Анюты.

– Спасибо, Макс.

– Как день? – спросил первое, что пришло в голову.

– Нормально, – ответила она.

Обжигающее мгновение, только что владевшее чувствами, осталось в прошлом. И от пришедшего ему на смену оно отличалось, как солнце может отличаться от самой яркой на земле лампы, подчеркивая контраст между самой жизнью и тем, как ее пытаются представлять.

– Ну, ладно, – Максим забросил на плечо полотенце, – Пойду… А то камни остынут…

Воспоминания толкались у порога сознания, по очереди выпячивая себя. Он отгонял их. Говорил себе – «мысль!» Словно обрезал эту самую мысль, прерывая на полуслове, пока не разрослась, пока не поглотила все внимание. Уже больше полугода пользовался таким незамысловатым приемчиком. Где-то с середины февраля. Когда узнал о нем от Руслана – друга и по совместительству соседа по комнате в университетском общежитии.

– Да ну, Руслан? – недоверчиво улыбнулся тогда, – Неужели, работает?

– Работает, – улыбнулся тот в ответ.

– Разводишь?

– Даже и в мыслях не было. Просто потренироваться нужно. Не все сразу.

Вспомнилось, как это вызвало тогда в нем любопытство, и какое-то время почти непрерывно напоминало о себе, превратившись в идею фикс. Казалось, возникшее в душе противоречие есть результат борьбы желания стать духовно более сильным человеком и неверия в собственные силы. И это задевало самолюбие. Не сказать, чтобы классически – «здесь мент проходил – сказал, что с этого моста прыгать нельзя». Но приходилось признавать, что некая доля глупости все же здесь присутствовала. Сначала, когда стал осваивать прием практически, такое издевательство над собой особых результатов не приносило. Иногда спонтанное мышление разворачивало в сознании такие баталии, что сладить с ним, сколько ни талдычил «мысль», не удавалось. Но потом он неожиданно ощутил его влияние. Количество преобразовалось в качество. «Мысль!» – и мысли нет. Опять появляется – опять «мысль!», и опять она исчезает. Дает возможность войти в сознание другим, ждущим своего часа…

Потянул ветерок. Ночная нега сменилась бодрящей свежестью. Баня позвала предвкушением березового веника.

На полке по всему телу выступила гусиная кожа. Усевшись удобнее, Максим зачерпнул немного горячей воды из бочки и плеснул на камни. От макушки вниз стало обволакивать сухим обжигающим паром, усиливая температурный контраст. На голове и руках зашевелились, стремясь вытянуться вверх, волосы. Тусклый зеленовато-желтый свет запрятанной в толстое стекло лампы и жар, поднимавшийся шевелящимся маревом от камней, создавали ощущение видимости воздуха, вводили в транс полусна-полуяви: ранний подъем и напряженный день исподволь напомнили о себе. И сознание поплыло.

Когда между бочкой с холодной водой и окошком, задернутым выцветшей занавеской, на фоне потемневших от времени бревен показалась полупрозрачная фигура, он даже не удивился. Фигура была нереальной, и потому эмоций поначалу не вызвала. Она продолжала собой его неясную мысль, спонтанно оформленную желанием, спровоцированным телесной негой и расслабленными чувствами. Словно возникший из всего этого статический образ прелестного женского тела находился в поле его сознания, а не там, где он его видел. Немного выждав, шутки ради произнес привычное – «мысль!» Но образ никуда не делся. Наоборот – стал терять прозрачность, словно концентрируя в себе насыщенный влагой плотный горячий воздух, пронизанный тусклым светом. Реакция не заставила себя ждать. По всей длине позвоночника возникло покалывание, а в желудке образовался вакуум. Не то чтобы это был страх, но в тело закралась противная слабость.

Привидение зашевелилось. Приподняло опущенную до сих пор голову и беззвучно засмеялось, не скрывая осознания власти над ним. И это стало шоком. Время, остановившись на мгновение, замерло. Будто маятник, качнувшись в одну сторону, вдруг завис в воздухе, вопреки силе гравитации, вопреки всему, на что опиралось здравомыслие. И стронулся он лишь тогда, когда ночная гостья, словно бы удивившись, спросила:

– Разве ты не хотел меня видеть? – она слегка подалась вперед, отчего ее грудь, реагируя на движение, отвлекла на миг внимание Максима от глаз. Разведя руки, и, бегло взглянув на себя, она снова удивилась, – Разве не такой ты меня представлял? А-а, – догадалась, словно для ее нечеловеческого ума это могло быть тайной, – ты испугался…

Она не то подошла, не то подплыла к Максиму и провела рукой по его щеке. Появилось странное ощущение: прикосновение оказалось совершенно обычным – теплым и ласкающим. Подушечки пальцев, задев мочку уха, как гребень, прошли по волосам на затылке, и рука легла на шею. После такой процедуры, словно именно она явилась спусковым механизмом, в Максиме что-то переключилось. Пустота под ложечкой рассосалась, а в голове появилось и стало быстро разрастаться ощущение огня. Оно, заполняя все и вся, выжигало, остатки мыслей, которые все еще пытались увязать возникновение тела, пугавшее своей необъяснимостью, и само тело – чарующее и зовущее. Наконец, сделав свое дело, огонь стремительно ушел в низ живота, сконцентрировался там и превратился в силу. Перед Максимом уже стояла просто женщина, природа которой предлагала оживляющую влагу его горящей огнем плоти.