Хмурое весеннее утро, спрятанное за тучами, было немногим светлее ночи. Мир, разбитый и продрогший, пробуждался тяжело, словно человек, который дурно спал и проснулся уставшим.

Отти́йская армия уже почти закончила переправу. Командиры не торопясь выстраивали своих людей в боевой порядок, спокойно поджидая с того берега реки последние части. Куда им было спешить? У них впереди было всё время в мире, а позади не лежала их столица, беззащитная, как ждущий мата шахматный король.

Вести, долетающие досюда, рассказывали, что жители спешно покидают пустеющий, замерший в ожидании удара У́рсул. В блистающей Леока́дии сейчас, должно быть, пьют за победу, которую уже считают своей, и шутят о том, как Регина Первая повесит у себя над камином шкуру сильва́нского медведя… Ле́ксий стиснул зубы. Тише, маг. Прибереги свою ярость, она тебе потом ещё пригодится.

Ветер надувал флаги над головами конных, как паруса. Среди двуцветных полотнищ белым чаячьим крылом трепетал личный штандарт королевы Регины.

Флаг О́ттии, голубая полоса над чистой белой – небо и снег. Как же мало они походили на это небо и этот снег – полурастаявший, грязный, растоптанный людьми и конями, размытый серым, как весь сегодняшний мир, дождём…

Лексий поймал себя на том, что тщетно ищет во вражеском строю знакомую фигуру. Рука сама дёрнулась к карману проверить, там ли ещё кольцо, но он силой заставил её опуститься обратно и запретил себе смотреть.

Поодаль шумела и буйствовала вспухшая от дождей и талых вод река. От одного этого звука у Лексия до сих пор пальцы сводило от холода. Где-то позади сильванские воины забрасывали снежной слякотью и без того почти потухшие костры.

Скоро. Уже совсем скоро…

Странно, но вот сейчас, именно сейчас, в эту секунду, он даже почти совсем не боялся. На ум издалека, словно совсем из другой жизни в другом мире, пришло осознание, от которого ему захотелось рассмеяться: это ведь совсем как экзамен. Помнишь? Когда накануне страшно так, что, кажется, поседеть готов, а утром просыпаешься с одной только мыслью: «Пусть будет что будет, только поскорее бы…»

Ларс прищурился на низкое, тяжёлое небо и сказал:

– Снег пойдёт.

– Я тебя умоляю, – почти зло отозвался Э́лиас, которому сейчас сгодился бы любой повод для ссоры, – нашёл время для светских бесед! Может, ещё о поэзии поговорим?

Лексий смолчал. В душе он был рад хоть снегу, хоть граду – лишь бы не снова дождь. Хватит. Его и так уже было более чем довольно.

В отсыревшей голой роще по правую руку совсем по-весеннему наперебой галдели птицы. Где-то там, по другую сторону непроницаемого облачного щита, утреннее солнце сияло чисто и ярко.

Апрель всегда был для Алексея самым тёмным временем петербуржской весны. Легендарных белых ночей было ещё ждать и ждать, зато даже на ясные дни уже дурным предзнаменованием ложилась длинная чёрная тень грядущей сессии. Да, теперь этот страшный зверь уже не так пугал, как два года назад, но всё равно не сулил ничего хорошего.

Они с Радомиром вместе шли на метро. На самом деле, в последние годы они не так уж часто что-то делали вместе. Забавная всё-таки штука этот Питер: вроде и живёте в одном городе, а всё равно можете не видеться месяцами. То ли дело было раньше, дома, когда они мальчишками жили всего в квартале друг от друга, и после школы всегда можно было забежать к Раду в гости на тётьМашин суп… Теперь друг снимал комнату где-то на самом верху синей ветки, Алексей обитал в общежитии на Васильевском острове, и обед себе давно уже приходилось готовить самому – правда, признаться, к третьему курсу он так толком и не научился.

Нет, концерт сегодня всё-таки был классный, но всё равно было здорово выйти из мигающей истерическим светом душной толчеи в прохладные, сырые от недавнего дождя сумерки. В последнюю пару часов вокруг Алексея слишком много кричали, хотя что уж там, он и сам так орал, что подозревал, что назавтра вообще говорить не сможет. Так забавно: вот живут себе люди, живут – тихо, спокойно, ходят на лекции, на работу, гуляют с собаками и девушками, а потом платят деньги за то, чтобы тесно набиться в замкнутое пространство, поглазеть на людей с гитарами и покричать во весь голос. Может, в такие моменты они просто дают выход подсознательному желанию заорать, которое в другое время подавляют? Оно наверняка нет-нет да и возникает у каждого, особенно, скажем, с утра в полной злых и потных людей маршрутке или там когда тебе вставать к первой паре, а ты ещё даже не ложился…

– Может, проспать завтра риторику? – задумчиво спросил Алексей у вселенной.

– Почему у тебя вообще возникают сомнения по этому поводу? По-моему, ответ очевиден, – хмыкнул Рад.

В самом деле, риторика была одним из тех удивительно полезных предметов, которые наверняка попадают в учебный план просто из опасения, что если у студентов будет слишком много свободного времени, они, не ровен час, создадут своё тайное общество и мир захватят.

В эту пору Невский и тот по своим меркам был почти безлюден. Шуршащие в ночи автомобили разбрызгивали лужи с отражениями фонарей.

– Конфликт чувства и долга.

– Тоже мне, герой французской классицистической драмы! Гони долг в шею. Уж лучше дома спать, чем на паре.

Рад частенько говорил жуть какие мудрые вещи. Алексей иногда подумывал начать за ним записывать.

Тусклые лампы в подземном переходе, куда они как раз спускались, электрически жужжали и подмигивали, словно вообразили себя декорациями фильма ужасов. Впрочем, даже будь Алексей самой что ни на есть трепетной девой, рядом с Радомиром ему и то страшно не было бы. Рад – он сам кого угодно мог напугать, с его-то плечищами! Он был из тех людей, с которыми безопаснее пожимать руку, чем обниматься, потому что лучше уж ненароком лишиться пары пальцев, чем всех рёбер разом…

Одно время Рад ходил в зал, но потом перестал, когда нашёл очередную работу – в области грузоперевозок. Рассказывал, что когда целый день таскаешь какой-нибудь истинно петербуржской интеллигентной бабуленции её фортепьяно, комод и полное собрание трудов Льва Николаевича Толстого на восьмой этаж дома, где лифтом даже не пахнет, то ни на какую штангу потом смотреть не хочется… Да и надобность, в общем-то, отпадает. В эффективности метода сомневаться не приходилось – играй Рад, ну, скажем, норвежского ярла в какой-нибудь нордической мыльной опере, рейтинг сериала мгновенно подскочил бы до небес за счёт восторженных девиц. Тем более что у него и лицо было подходящее – хорошее такое, открытое лицо с красивыми крупными чертами…

Сам Алексей, к своему прискорбию, не имел счастья наблюдать в зеркале ничего примечательного. Так, вполне посредственная голубоглазая физиономия, не урод, и на том спасибо. Правда, давно бы пора подстричься, да всё как-то то некогда, то лень. Мама бы ворчала, что бестолочь-отпрыск оброс, как баран, отбившийся в горах от стада, но до мамы были сутки пути на поезде, да и вообще, у неё давно уже хватало дел поважнее, чем старший сын…

Ничего, на филфаке несложно было выглядеть хорошо – по большей части, потому, что сравнивать было особо не с кем, так как на всём потоке (если вообще не на целом курсе) набралось бы добро если с полдесятка юношей. Алексей иногда, если честно, и сам не вполне понимал, как его-то туда занесло…

Как раз в тот самый момент, когда его вдруг застиг этот философский вопрос, свет в переходе дважды мигнул и погас совсем. Вселенная, кажется, намекала, что думать нужно поменьше.

– Приехали! – недовольно прокомментировал Рад.

Они были уже на середине перехода, так что самым логичным показалось продолжать шагать вперёд. Алексей вроде нащупал ногой ступеньки, ведущие вверх, вернее сказать, просто-напросто об них споткнулся, но и они почему-то терялись в кромешной тьме. Ну, здрасте – а как же фонари, вывески, всё это световое загрязнение снаружи на улице, от которого ночью на небе звёзд не видать? Не могло же весь город разом обесточить…