Пертуи замолчал, чтобы перевести дух и набрать в легкие побольше воздуха, и придвинул свое кресло поближе к леди Стенбурн, которая сидела на стул с распоровшейся обивкой, Ее юбка идеально маскировала протершиеся места.
– Вы – одна из тысячи, миледи, – сказал мистер Пертуи с благоговением. – Никогда не было у меня такого слушателя, как вы, который бы мог оценить гениальность тех, кто шаг за шагом совершенствовал часовой механизм, который мы теперь воспринимаем как само собой разумеющееся. Я клянусь, что когда завершу свой трактат, посвящу его вам: «Даме, которая слушала и была очарована предметом так же, как и я».
– Вы пишите трактат о часах? – спросила Бетс. Она впервые вступила в разговор, который, казалось, длился уже не сколько часов. Это не означало, что она все это время внимательно слушала. Она мысленно была где-то далеко, разглядывая нитку, которая торчала из оборки на юбке.
– Да, это так, – с гордостью заявил Пертуи. – Я полагаю, что знаю о часах столько же, сколько и специалисты. И было бы прискорбно, если бы мой труд пропал даром. Я хочу разделить его со всем человечеством и с теми, кто будет после нас.
«Самовлюбленный фат», – подумала Бетс. Но ее мать смотрела на Пертуи восхищенными глазами.
– Дорогой мистер Пертуи, – сказала леди Стенбурн, кладя свою изящную руку на его руку, держащую чашку с чаем. – Это невероятно лестно для меня. Представить только, вы сделаете мне специальное посвящение. Но я ничем его не заслужила. О Господи! Подумать только, вашу книгу напечатают! Как вы собираетесь ее назвать?
– «Часы», – ответил Пертуи. – Но, уважаемая леди Стенбурн, она еще не завершена. Возможно, в начале следующего года…
– «Часы», – тихо повторила леди Стенбурн. Она налила себе еще чаю и откусила печенье. – «Часы», – снова прошептала она.
Пока леди Стенбурн витала в облаках, оттого что ей будет посвящен ученый трактат, Бетс строго посмотрела на Джорджа Пертуи.
– Мистер Пертуи, – заговорила она, – поскольку я не могу оценить вашу ученость и ваше несомненное знание часов, я бы хотела узнать, не можем ли мы обсудить еще что-нибудь. Или вы приехали специально для того, чтобы повышать образование моей матери? Если так, то умоляю меня извинить. Я лучше займусь своими… своими обязанностями. За Молли по-прежнему нужен глаз да глаз. Она у нас недавно. – Бетс ослепительно улыбнулась Пертуи.
Пертуи встряхнулся и отодвинул свое кресло от леди Стенбурн и подвинул его к Бетс.
– Прошу меня простить! Я иногда увлекаюсь. Конечно, я пришел, чтобы повидать вас, леди Элизабет. Я не знал, что вам не очень… не очень интересны достойные восхищения усилия человека, которые он приложил, чтобы разделить сутки на часы и минуты. Все началось с солнечных часов и песочных часов, и…
Глаза Бетс сверкали.
– Пощадите, – попросила она.
– Я вижу, что расстроил вас, – сухо сказал он. – Я, наверное, пойду. Уже поздно. Мне кажется, мы условились, что я приду в пятницу? Тогда до пятницы. Ваш смиренный часовых дел мастер отправляется в свой одинокий дом писать свой трактат. Я собираюсь описать часы, которые сделал Томас Томпион для Гринвичской астрономической обсерватории в 1675 году.
Их заводят всего один раз в году! Длина маятника – тринадцать футов!
– Да, мистер Пертуи, – устало произнесла Бетс, – до пятницы.
– Я надеюсь, ты понимаешь, мама, почему мистер Пертуи мне не нравится, – говорила Бетс, пока они с матерью убирали со стола. – Его куриные мозги способны запомнить только две вещи: часы и пороки его кузена Берлингема. Зубчатая передача! Балансиры! Шкивы! Да почему он думает, что нам это интересно? Скука смертная! А ты… ты все проглотила. Если он хоть раз произнесет слово «часы» в пятницу, я запущу этим чудовищем, что стоит на камине, ему в голову. Мне кажется, я эти часы все равно разобью. Это все из-за них. Я не хочу произносить вслух это слово. Из-за них все началось, когда он стал ими восхищаться, когда впервые пришел сюда. – Бетс сжала губы, чтобы удержаться от более резких выражений.
Леди Стенбурн чуть не плакала.
– Но он собирается посвятить мне свой трактат, – печально сказала она.
– Хочешь пари?
– Бетс! Я уверена, что он – честный человек!
– Мама. Остановись и подумай. – Подбоченись, Бетс встала перед матерью, спиной к ненавистным часам на камине. – Он сказал, и я думаю, что смогу процитировать дословно:
«Даме, которая слушала и была очарована предметом так же, как и я». Это может быть кто угодно. Никто не узнает, что он имел в виду тебя. Твое имя не будет упомянуто, мама. Как ты не можешь понять?
Леди Стенбурн всплеснула руками и подняла глаза к потолку. На ее лице была блаженная улыбка.
– Я буду знать, – проговорила она.
Бетс застонала.
– Да, мама.
Лорд Берлингем не мог понять, почему леди Фортескью были с ним так холодны. Но это была лишь одна из многих проблем, волновавших его. Его мышцы стали вялыми. Он был уверен, что пирушки, женщины и время, проведенное за карточным столом, здесь ни при чем. Какой бы ни была причина, он самозабвенно занимался по утрам с Джорди вольной борьбой, затем принимал ванну, к большому неудовольствию и Джорди, и миссис Бекет. На них возлагалась тягостная обязанность греть воду, таскать ее ведрами наверх, затем носить воду из ванны вниз.
Закончилось тем, что Джорди поставил вопрос ребром:
– Уберите свою проклятую ванну или на кухню, или в судомойню, или ваши слуги поднимут бунт.
Приведенный в замешательство этой угрозой, Роб согласился, чтобы его ванну перенесли в судомойню. По крайней мере, он теперь может принимать ванну в полном уединении, раздраженно думал Роб, пытаясь отыскать мыло в полумраке. В комнатке было крошечное окно.
Во второй половине дня, освежившись, он ходил по лондонским книжным лавкам. Как солидный покупатель, он торговался и спорил с книгопродавцами из-за каждой старой, редкой, необычной книги, но никогда ничего не покупал. Он быстро понял, что ему следовало более тщательно подготовиться к своему визиту к Хэтчарду. Даже принимая во внимание, что книготорговцу тоже нужно заработать, он мог получить более трехсот фунтов за те книги, которые продал.
Наконец, он взял одиннадцать книг, самых лучших из своей коллекции, и отправился к Хэтчарду. Пытливо глядя на управляющего, он потребовал за свои книги семьсот фунтов.
Управляющий поднял брови и указал на небольшое пятнышко на кожаном переплете одной из книг. Он назвал свою цену: триста фунтов.
Роб в свою очередь поднял брови и указал на название:
«Des Erasmi Roterod».
– И? – спросил управляющий.
– Посмотрите внизу, – предложил Роб.
Внизу, на искусно тисненом переплете, стояли слова: «IO GROLIERII ET AMICORUM».
– Гролье, – радостно сообщил Роб. – Жан Гролье. Я вам не поверю, если вы скажете, что это не самая ценная книга, которую вам когда-либо предлагали. А посмотрите на это – «Путешествие пилигрима», первое издание! Я вижу, мне нужно найти другого книгопродавца.
Роб собрал свои книги и направился было к выходу. Управляющий попросил его вернуться.
После довольно жаркого спора, во время которого Роб наотрез отказался снизить цену, он получил семьсот фунтов. Исследование книжного рынка не пропало даром.
Оставшиеся в его библиотеке книги, как он понимал, не представляли никакой ценности и предназначались лишь для того, чтобы полки не пустовали. Похоже, источник его доходов иссяк.
Но в его сейфе лежала тысяча фунтов, поэтому он какое-то время мог жить спокойно. Но вскоре ему придется запустить руку в сейф. Тс деньги, которые у него были до продажи книг, на исходе.
Том Хейзлтон появился у него вечером того дня, когда Роб последний раз побывал у Хэтчарда, поздравил Берлингема с вновь приобретенным состоянием и помог ему осушить графин бренди. Хейзлтон узнал, что Уинтерфилд уехал навестить заболевшего родственника, поэтому Том не смог выяснить, замышляет ли тот что-нибудь против графа Берлингема. Он пообещал, что попробует что-нибудь разузнать, как только появится Уинтерфилд.
