Всю жизнь я отличаюсь от общепринятых норм.

Я равнодушен к спорту, не смотрю телевизор.

Но с детства я много читал и сложил свое мнение обо всем сущем.

Читаю до сих пор.

В отрицании общепринятых норм я противен русской классике; мне близки герои Эггена Тургрима.

Жить в свободе гораздо проще, нежели в перманентной слежке.

Не тратя эмоциональных сил на взаимные разборки, мы с женой счастливы имеющимся.

Правда, этот вопрос я с Надей никогда не обсуждал.

Но подспудно я чувствую, что ее мнение сходно: она никогда не задает мне ненужных вопросов.

На самом деле после свадьбы я ни разу не изменял жене.

Причиной служат не высокоморальные принципы: я уже сказал, что презрел навязанную нравственность.

Просто я, вдоволь нагулявшись, в браке утратил пыл.

Приключения на стороне требуют многих затрат: и денежных и эмоциональных.

А я удовлетворен телом законной супруги и не хочу искать иных.

Надя столь же вольна в проявлениях, как и я.

За нее я никогда ничего не решал и не решаю.

Я создал ей все условия для свободной жизни.

При своей должности я часто езжу в командировки.

Я знаю, что большинство женщин предпочитает интимные встречи на своей территории – в своей постели, при наличии под рукой нужных косметических средств и возможности принять душ в привычной ванной.

Поэтому я всегда обозначаю сроки своего отсутствия, чтобы при желании жена могла расслабиться.

Пользовалась ли она предложенными возможностями? изменяла ли мне?

Я не задавался вопросом.

По возвращении я никогда не обнюхиваю углы, не осматриваю постель, не выясняю, что за белье бултыхается в стиральной машине.

Вопросы пришли недавно.

Началось все с того, что в один прекрасный январский вечер Надя вернулась с работы незнакомо подавленная, с виноватым блеском глаз.

Я не стал ничего уточнять, зная, что женское здоровье подвержено как циклическим, так и спорадическим переменам, сопровождающимся резким падением настроения.

Возможными были и производственные неприятности, которые тоже сыпались, как из рога изобилия.

Надя ничего не пояснила – приняла душ, как всегда, потом мы поужинали и отправились спать.

Я был усталым, мы не занимались сексом.

Событие не оставило следа.

Однако через несколько дней повторилась та же ситуация, потом – еще и еще.

Потом я отметил кое-что конкретное.

Хороший водитель, тронувшись со светофора, чувствует перемену в своем автомобиле. А приехав в сервис, узнает, что нестабильно работает лямбда-зонд.

Точно так же, за много лет растворившись в жене, я чувствовал малейшие нюансы ее тела.

Я всегда знал, хочет Надя секса, или не хочет, предугадывал наступление ее месячных, улавливал желания и спешил удовлетворить.

А теперь я стал констатировать изменения.

Мы занимались сексом, как обычно.

Но я чувствовал, что жена время от времени становится другой, нежели всегда.

Я ощущал натужную реакцию на контакт – не из-за нежелания, а из-за физического состояния: натруженности от недавнего интенсивного секса.

И грудь ее, ощутимая, но небольшая, иногда бывала незнакомо набухшей.

Повторю еще раз: собственническая ревность мне столь же чужда, как выбор между MBR и GPT для папуасов, сидящих меж разъеденных сифилисом голов острова Пасхи.

Но меня гнал интерес.

Я не мог понять, чего не хватает жене.

Со мной она всегда испытывает оргазм – глубокий до полуобморока, возвращается в явь счастливой.

Я вообще не отказываю Наде ни в чем.

Например, уже года два я пытаюсь купить еще одну машину, чтобы из индусской «Ипки» она возвращалась домой не на автобусе среди пенсионеров. Жена отнекивается: говорит, что водить не сможет и вполне довольна нынешним состоянием дел.

Но все-таки она начала с кем-то встречаться.

Интерес гнал все дальше.

Я не шпионил – я пытался сделать окончательные выводы.

Однажды, когда жена вернулась в полувиноватом состоянии, приняла душ и пошла сушить волосы, я скользнул в ванную, открыл корзину для белья.

Поверх тряпья, определенного на воскресную стирку, лежали трусики.

Они были влажными, но пахли только самой Надей.

Я ничего не понимал.

Дальше было больше.

Среди нашего арсенала обычен оральный секс.

Некоторыми вечерами я отмечал, что Надина промежность распухла, а нежные губки натерты до красноты.

Испытав в ранней молодости все, что можно, я знал аромат женщины, в которой кто-то недавно побывал

Однако из жены никогда не пахло мужчиной.

Это выходило за пределы понимания.

Время шло, шло и шло, ясность не приходила.

Я витал в лихорадочном неведении.

Однажды, проснувшись раньше Нади, я выскользнул на кухню, беззвучно заварил кофе и встал у окна с дымящейся чашкой.

Снаружи валил снег: неспешный и незлой – новогодний, несмотря на конец января.

Стоял полный штиль.

Подчиняясь закону всемирного тяготения, белые кристаллы льда падали вертикально.

Наш дом – длинный и высокий – был подобен горному хребту, разделяющему климатические зоны.

Около стены всегда шел восходящий поток.

И сейчас ближайшие снежинки летели не вниз, а вверх.

Самые крупные беззвучно стучались в стекло.

Они пытались сказать нечто, решающее проблемы.

Но я не понимал.

В командировки я ездил не на убогой служебной «Гранте», а на своем комфортабельном «Фокусе».

Руководство тому не препятствовало, поскольку в таком случае исключались расходы на водителя.

Путешествовать я любил; дальние разъезды дарили двойным удовольствием: радостью дороги и радостью возвращения домой.

Не растеряв харизму на середине четвертого десятка, я умел уговаривать клиентов, как никто другой.

В последний год генеральный директор стал отправлять вместе со мной юриста.

При таком варианте удавалось составить, скорректировать и по горячему подписать договор.

Юристом у нас служила красивая татарка лет сорока, которая пришла в фирму чуть позже, чем я.

Она носила редкое имя «Альвира»: с первой «А» и пятой «В».

Эльвир и Альмир я знал добрый десяток, Альвира оказалась единственной.

Я уважал ее как человека: образованного, умного и достаточно тонкого.

Выучившись в Москве, Альвира говорила, как русская, а не как татарка – то есть не опускала предлогов.

В дальних поездках она оказывалась идеальной спутницей, с которой бывало и нескучно и спокойно.

Мы взаимно симпатизировали.

Альвира нравилась мне как женщина, но между нами никогда не возникало ничего лишнего.

Она была обременена семьей и взрослыми детьми, я не искал никого помимо жены.

Мы просто ездили по службе.

Иногда, отправившись на рассвете, удавалось обернуться за день. В других случаях нам приходилось оставаться на ночь.

Мы селились в гостинице, вечером ходили в ресторан.

Там наедались и напивались – прибавляя своего к командировочным – а потом расходились по номерам, вполне довольные жизнью.

Сейчас меня отправили в зауральский город Учалы – в удаленный факультет государственного университета, где хотели усовершенствовать локальную сеть.

Ехать предстояло не слишком далеко: неполных четыреста километров составляли сущее ничто.

Но я не любил торопиться, выговорил командировку на два дня.

Традиционно я забирал Альвиру от дома, потом возвращал туда же.

Она жила в северной части нашего длинного города.

На этот раз дорога предстояла в юго-восточном направлении.

Утренняя поездка за Альвирой и обратно заняла больше часа: все ехали на работу, каждый на свою, во всех направлениях, запрудив улицы.

За мостом через реку Белая начиналась региональная трасса «Р-314», в просторечии – «Оренбургский тракт», поскольку вела в Оренбург.