– Моим первым любовников был космонавт, хотите послушать историю? – спросила она, и я не смог отказаться.

Эта женщина сумела произвести на меня впечатление. Было ей за шестьдесят, но назвать ее старухой язык не поворачивался. Дама – только так. Прямая спина, гордо откинутая голова благородной формы, черты спокойного лица, тронутые немилосердным временем, но все еще хранящие былое изящество. Ни короткая седая стрижка, ни ногти, лишенные маникюра, не портили впечатления. Казалась, всю жизнь провела она в светских салонах, и ничего тяжелее веера не держала в холеных, явно незнакомых с физической работой руках. А как она говорила?! Наши беседы быстро переходили в монолог, и слушать ее, скажу я вам, было настоящим удовольствием.

Именно этим удовольствием я и хочу с вами поделиться. То, что вы прочтете – ее рассказы, собранные мною за три месяца нашего общения. И пусть они будут поданы от ее лица. Да, чтоб не забыть, ее имя – Амалия. Амалия Игоревна Веттер.

Боже мой, девятнадцать лет. Как давно! Только выпрыгнула из-под родительского крыла – оглянулась и закружилась. Это было в Ленинграде. Вы знаете, тогда мы принципиально говорили: «Питер», немного фрондировали, как все по молодости. В этом городе я могла бы прожить всю жизнь, и он не сумел бы мне надоесть. Набережные, мосты, грифоны и решетки – строгая музыка линий. Но не пришлось.

А все из-за … Пусть он будет Юрием, в честь Гагарина. Он космонавт, слишком известный человек, чтобы называть его настоящее имя. Мне исполнилось пять лет, когда Гагарин полетел в космос, и я прекрасно помню, какая радость пела в наших душах. Поэтому пусть будет Юрием. Внешность тоже описывать не буду, вдруг догадаетесь. Скажу только про глаза. Серые, прозрачные, как вода в зимнем ручье, словно звенящие. Я тонула в них, взгляну, льдинкой бух на дно и растворюсь без остатка. Мы познакомились на Невском. Было такое кафе – «Лягушатник», обилие зеленого бархата, мягкая теплая трясина, стальные креманки с мороженым, крюшон в высоких стаканах. Мы с девчонками забегали туда, но не всегда получалось найти свободный столик. Вот и тогда пришли мы с подружкой, стоим, крутим головами, некуда сесть. И вдруг:

– Девушки, идите к нам!

За столиком в самом дальнем углу двое молодых мужчин. Сейчас я бы сказала, мальчиков, едва за тридцать – разве это возраст. Но тогда нам, девчонкам, они казались взрослыми. И лица как-то смутно знакомы, я не осознала, что совсем недавно видела их в газете. Честно говоря, газет не читала, так, скользнешь взглядом, пробегая мимо, отметишь что-то и тут же забудешь. Мы присели к ним за столик, разговорились. Они представились летчиками. Представляете, какая романтика – настоящие летчики! Гуляли вчетвером по городу допоздна.

А потом мы с Юрием остались вдвоем. Целовались на Стрелке Васильевского острова. И не успели вернуться на другой берег, развели мосты. Бродили по набережным, окутанные белой прозрачной ночью. Кажется, он читал мне стихи. Или я ему. А под утро пришли к гостинице, где их поселили. Его номер был на первом этаже. Он открыл окно изнутри, и я влезла в комнату.

Они были в командировке еще целую неделю. И каждую ночь я залезала в его окно. Нас сжигала настоящая страсть. Ничего, кроме нас самих, не имело значения – ни его работа, ни семья, оставленная в Звездном городке, ни мое будущее.

– Ты приедешь ко мне, Амалия, рыбка моя? – спрашивал он между поцелуями.

Целовал, будто склевывал крошки с моего тела, это было немного щекотно и очень приятно.

– Юрочка, милый, куда же я приеду? В Звездный? Туда же не пускают.

Чем ближе была наша разлука, тем она казалась невозможнее. Как невозможна смерть, когда тебе девятнадцать.

– Я придумаю что-нибудь. Сниму тебе квартиру или дом в каком-нибудь поселке поблизости. Не могу остаться без тебя, – зарывался лицом в мои волосы.

У меня были роскошные волосы, чуть вьющиеся, цвета ржавчины. Такой, знаете, густой рыжий цвет. В сумраке – темная бронза, и золотые сполохи при солнце.

Я была согласна на все – ехать, жить в избе, да хоть в стогу, лишь бы рядом с ним.

Оставался последний день и последняя ночь нашего счастья. Вечером у них, космонавтов и тех, кто с ними приехал, был запланирован раут в финском консульстве. Юра спросил:

– Пойдешь со мной?

Я думала, он шутит, тряхнула кудрями:

– Конечно.

А он:

– Тогда в магазин. Купим тебе платье, туфли, все как положено

– Зачем? У меня есть платья. Тебе нравились, ты сам говорил, как мне идет то, в белый горошек, и розовое тоже.

Смеется:

– Глупенькая. Нужно специальное платье, вечернее.

Она повел меня в Дом мод. Безумное количество каких-то невозможных нарядов, ярких, просто сверкающих. Девушки-продавщицы выносят одно за другим. И все для меня одной. Мне показалось, я попала в заграничное кино. Мы выбрали платье без рукавов, открывающее плечи, приглушенно-бирюзовое. А к нему красные туфли на шпильке и такую же красную маленькую сумочку-клатч. И в качестве вишенки на торт – крохотные сережки с рубинами и тоненькую цепочку с кулончиком-рыбкой. У нее был рубиновый глаз, выпуклый и удивленный. Да, конечно, золотые, как же иначе. Я никогда себя такой не видела – платье превратило меня в гордую неприступную красавицу. И знаете, что-то такое шевельнулось в крови испанское, захотелось вот так руками над головой провернуть, как крыльями, и по кругу, вертя широким подолом. Кастаньеты. Фламенко.

Это платье меня и сгубило.

Сначала были всякие речи, поздравления, официоз, а потом начался фуршет с концертом. Или концерт с фуршетом. Представьте, зал, небольшая сцена, на ней оркестр, пять или семь человек с инструментами. Сидят только они. В зале высокие столики, как в кафе-американке, никаких стульев не предусмотрено, а вдоль стены столы со всевозможными закусками, подносы, полные бокалов шампанского, официанты в белых куртках накладывают, чего пожелаете. Все что-то берут и с тарелочками и бокалами разбредаются по залу. Меня вся эта обстановка очень впечатлила. Разве видела я что-то подобное?

И вот мы с Юрой и тем его приятелем, с которым в кафе познакомились, только-только осмотрелись, только-только по бокальчику с подноса цапнули, как вдруг к нам подруливает сладко улыбающаяся парочка старичков иностранных и с ними переводчица. Надо, дескать, обсудить с товарищами космонавтами некий важный вопрос. А вы, милочка, это мне, здесь подождите, не скучайте. Оставили меня одну с моим шампанским. Ну что делать? Хоть музыку послушаю. Двигаюсь поближе к оркестру. Он как раз из «Призрака оперы» заиграл. Зловещая тема, напряженная. Ну вы знаете. Вдруг из-за колонны выходит дядька в черном костюме и ко мне. Строго на меня смотрит и начинает что-то втолковывать не по-русски. Я смутилась, улыбаюсь жалко, головой трясу: «Я не понимаю, извините». Чувствую, нарушила какие-то правила, и сейчас меня отсюда выгонят. А дядька меня под локоток нежно, и рукой на дверь указует – проваливай, мол. Значит, не ошиблась. И Юры нет, спасти меня некому.

Но тут другой дядька, молодой и в белом, подходит и этому черному что-то быстро и зло говорит. Тот мой локоть отпустил, молча белому кивнул и за колонной сгинул. Этот мне улыбается и руку тянет. Я тоже начинаю автоматически в ответ улыбаться и ладошку лодочкой протягиваю. Здрасте, мол. Он за мои пальцы взялся, ладонь тыльной стороной вверх повернул и, чуть склонив свой костюмированный торс, поцеловал. Представляете, руку мне поцеловал! Да не просто поцеловал, словно приклеился. Так и застыл, согнувшись. Я чуть свой клатч из подмышки не выронила от неожиданности. Что сказать не знаю, растягиваю рот присохшей улыбкой. Наконец, отлип, выпрямился и на чистом русском говорит мне:

– Позвольте представиться. Петер Куолема, консультант.