После ужина мы все вместе едем в мой дом. Роберт не прекращает тараторить и некоторые истории действительно веселят. Надо признать, рассказчик он хороший. А когда подъезжаем к участку, который находится практически в лесу, он просит несколько минут, чтобы осмотреться.

— Лес тут сказочный. Сумерки. Должно быть страшно, но, наоборот, красиво и умиротворяюще. Я бы хотел написать этот лес.

Мы с Настей заходим домой. Оставляю её в кабинете. Выдаю ручку и чистые листы. Показываю, где меня искать, если что-то понадобится. Сам же иду в спортзал. Час пролетает незаметно. А после душа спускаюсь вниз. Девочка рисует, а дедушка ещё всё не зашёл. Завариваю кофе. Хочется есть, но позже. Выхожу на террасу.

— Замёрзнете же. Идите в дом. Я кофе приготовил, — мужчина стоит посреди двора и смотрит на макушки елей. Темнота сгустилась и мне не понятно, что он там рассматривает.

— А повеселее, чем кофе ничего нет?

И ровно в этот момент из дома слышится звонкий детский плачь.

— Настя! — Разворачиваюсь на пятках и несусь в кабинет.

Девочка стоит около открытого бара в луже коньяка. Вокруг сверкают осколки. Большие глаза-блюдца наполнены слезами и увидев меня она делает два шага вперёд.

— Стоять! — Получается слишком громко и малышка начинает не просто реветь, а орать.

— Я больше так не бу-у-у-уду!

— Вот же Шишкин лес! Это и было моё «повеселее, чем кофе»? — Да. И дедушка тоже вовремя прибегает. Только вот почему-то спокойно плюхается в гостевое кресло и, кажется, совсем не беспокоится за внучку. Пока он располагается поудобнее и ищет хороший ракурс для фотографии, я обхожу осколки и беру Настю на руки.

— Пятнадцатилетней выдержки, — посмотрев на этикетку констатирую.

Нет. Бутылку мне совершенно не жаль. Пусть хоть сколько стоит. Мне страшно за маленькие ножки. Она же могла порезаться.

— Ну, твою дивизию, — это одновременно и огорчённо, и со смехом. Испуг отпускает нас обоих, и я замечаю, что не просто так мужчина присел. Видимо от волнения подскочило давление. — Солнышко, ты не поранилась? Нет? Вот и отлично. Идите ножки помойте, а дедушка тут парами подышит и можно в прятки играть. Где там говоришь закуска и кофе?

— С вами точно всё в порядке? — Беспокоиться меня заставляет его бледный цвет лица.

— Идите. У меня таблетки с собой. Справлюсь.

— Первая дверь направо от входа в дом — это кухня, — найдет, не маленький. Да и не думаю, что он станет рисковать своим здоровьем.

Мы поднимаемся на второй этаж. Заходим в ванную комнату. И я пытаюсь поставить Настю в душевую кабинку, но девочка ещё сильнее прижимается руками к моей шее. Она, как маленький котёнок, который намертво вцепляется в тебя своими тонкими коготками. Сдаюсь. Просто стою и жду, когда она хоть немного успокоится.

— Ну же. Надо помыть ножки. Они у тебя мокрые, — новая попытка проваливается, и я присаживаюсь вместе с ней на пол. — Испугалась?

— Угу, — прячет личико на моём плече хулиганка.

— И я, — обнимаю малышку крепко. — Очень за тебя испугался.

— А угол у тебя где? — Она отрывается и смотрит прямо мне в глаза.

— Зачем?

— Ну я же виновата, — и снова судорожные всхлипы и она прижимается ко мне со всей своей детской силы.

— Маленькая моя. Солнышко, — глажу по голове, а сам растерян и не знаю, как правильно поступить и что сказать, чтобы не напугать её ещё больше. — Нет у меня углов. Есть носки с котиками. Хочешь? — Девочка осторожно кивает. — Тогда давай снимем твои носочки, и я тебе дам свои огромные, но с котиками, — несу откровенную чушь, но она расслабляется, и мы вместе моем ноги.

Она смотрится нелепо. Сидит с видом королевы посреди кухни на высоком барном стуле, ест мороженое и болтает ножками в огромных белых носках с рыжими котиками. Дедушка напротив неё попивает чай. Кофе ему нельзя, потому что давление и без него подскочило. Идиллия. Только вот я с тряпкой и ведром навожу порядок.

Смешно сказать, но за последние годы забыл, что такое бардак. Когда живёшь один совсем не сложно соблюдать небольшие правила и не захламлять свою жизнь. Ем в кафе или ресторане. Для уборки раз в неделю приходит нанятый человек. Всё посчитано, рассчитано и работает, как часы.

Ещё забыл, что маленькие дети — это ураган, вечный бардак и море счастья. После уборки собираю документы, над которыми работал дома чуть больше недели назад, а кажется уже, что это было в прошлой жизни. Надо передать их Эрику. И застываю над портретом, который оставила Настя на моём столе. Голова огромная. Глаза кривые. Губы-бабочки. И волосы вразлёт. Зато галстук хорошо получился. Теплота детского рисунка трогает до глубины души. И я жадно впитываю её в себя.

Они же видели меня только на работе. Может именно это пугает Ясю? Может поэтому она так яростно сопротивляется? Боится, что заставлю жить так, как удобно мне. Она же как-то говорила, что больше не хочет подчиняться. Хочет свободы.

Кладу и рисунок к себе в папку. В том, что это — я не сомневаюсь и секунды. Куплю рамку и повешу в кабинете. Заглядываю в ящик стола, беру паспорт. Нет. Кладу его обратно. Потом заберу. Перед вылетом. У меня ещё почти месяц. Не таскать же его с собой.

Малышка засыпает в машине, и я поднимаю её в квартиру на руках. А утром мы едем в больницу. По дороге заезжаем ко мне в офис. Награждаю Эрика бумагами, выдаю ему указания, словно ордена на грудь развешиваю. Он, итак, практически спит на работе, но не отказывает. Тяжело ему сейчас дома находиться. От него девушка ушла. Не говорит почему, но окунулся с головой в работу. Пусть лучше работает, чем по барам его ловить.

В больнице нас ждёт прекрасная новость. Вероника, немного вялая, но улыбающаяся, сидит на кровати и рассматривает картинки в книжке. Их перевели в другую палату. Более удобную и комфортную. Ну и нам разрешили приходить в любое время. Расценки негуманные, но так мне спокойнее.

Настя и Роберт вихрем пролетают мимо меня, рассаживаются на кровати и принимаются обнимать малышку. Та, вроде и радуется, но очень заметно, что сил пока маловато.

— Папа, — выдыхает за моей спиной Ясмина и присоединяется к всеобщим обнимашкам, а я почему — то чувствую себя неловко.

Подумать только… Всемогущий Алекс Риверс вспоминает, каково это — ощущать что-то, кроме усталости от работы, беспросветной тоски и жёсткой агрессии. Раньше я мог раскрыться только перед Лорой и своими родителями. Теперь же становлюсь мягкотелым вот тут, с девочками. Задумываюсь о своём и не успеваю уследить, когда разговор переходит на ну оооочень интересную тему.

— Ясенька. Доченька. Переезжай к нам. Мужчину тебе хорошего найдем, с детьми опять же поможем. У нас и садик хороший, и школа. Мама со следующего года директором там будет. Учиться пойдёшь, — мужчина смотрит на детей, которые вместе вспоминают сказку по картинкам в книжке, но разговаривает с дочерью. Он тоже переживает. Может даже сильнее, чем все остальные.

— Давай потом это обсудим, — она оглядывается на меня, ей не удобен этот разговор сейчас. При мне. А я подхожу к своей девочке и обнимаю со спины. Уступить? Не знаю, что такое. Только моя. По моему холодному взгляду Роберт Августович, возможно, понимает всё, а может и нет. Иначе зачем он так ухмыляется и задевает ещё сильнее.

— Он мою сугревайку пятнадцатилетней выдержки разбил. А у нас приехал кузнец. Ручищи — во, — показывает аж два кулака. — Толковый парень. И руки не дырявые.

— Это был мой коньяк. И я его не бил, — ведусь, как мальчишка. Сам понимаю, что не надо реагировать, но задевает то, что её собираются с кем-то знакомить и это при мне. Я, что тут? Пустое место?

— Отставить разговорчики. Ещё бы минут пять и стал бы мой. Как это называется? А, да. Упущенная выгода. Из твоих рук, между прочим, МОЯ выгода упущенная, — наставительный тон, искрящиеся смехом глаза. Издевается. Ну семейка. Моя не лучше. И правила игры я тоже знаю.

— Да куплю я вам новый, лучше прежнего.

— Успокойтесь, — прерывает нашу лёгкую перепалку Ясмина. — Папа шутит. Он не пьёт.