– Ты видишь во сне мой мир. Я вызвала тебя сюда для важной беседы. Тебя привела сюда вот эта ручка, – сказала она, небрежно кивнув в ее сторону.
– О том, кто такая я, мы поговорим позже, когда ты узнаешь, кто такие мы и вы.
Хозяйка этого странного места явно ставила меня в подчиненное положение. Странная претензия плода моего воображения на самостоятельное мнение и даже превосходство, забавляла и восхищала меня.
– Ты хочешь сказать, – произнес я, тоже пользуясь местоимением «ты», – что кроме нас – сновидящих людей, есть еще вы, отличные от бодрствующих и спящих людей?
– Я хочу сказать, что кроме вас – двойников, есть мы – люди. Конечно, мы не называем себя так. Я употребила эти понятные тебе слова – «люди и двойники», просто для того, чтобы ты понял характер наших отношений. Двойники-духовидцы давно догадывались, что кроме их тел существуют высшие формы, которые они называют ангелами-хранителями, эфирными, ментальными, каузальными и прочими телами. Вот одно из этих тел перед тобой, – с еле заметной насмешкой сказала она. – Ты рад?
«Боже мой, – подумал я, – говорящий Человеческий Шаблон из книг Кастанеды!» От моего радостного оживления не осталось и следа. Причина этого состояла в том, что я вдруг осознал, что из этого сна, пожалуй, не так легко проснуться. Я с тоской вспомнил гравийную дорожку, по которой подошел к этому дому. «Надо было вернуться, но куда?» – подумал я. Делать нечего, единственный выход – продолжать эту беседу. С деланной рассудительностью я спросил:
– Ладно, пусть вы люди, но почему мы двойники? Двойник, эфирный, к примеру, – для нас это что-то возвышенное, духовное. Из твоих слов следует, что для вас слово двойник имеет другой, обратный смысл.
– Но у вас есть и другое значение слова «двойник». Двойники президента, например, – бесправные и безымянные манекены, – без тени улыбки сказала она. – Пожалуй, если откровенно, то для нас вы то же, что для вас домашние животные.
Я похолодел – разговор принимал слишком скверный оборот. Меня охватило ощущение реальной и нешуточной опасности. Я затравленно оглянулся: в окне погасали последние багровые отблески заходящего солнца. Как быстро пролетело время заката! Впереди ночь, в компании этой странной женщины, которая, по сути, еще ничего не сказав и не сделав, напугала меня до слабости в коленях. Я положил странно ватные руки на колени и постарался прекратить дрожь в них. Я никогда не имел кошмарных сновидений, и не знал ни каково это, ни как с этим бороться. Вспомнились многочисленные советы психотерапевтов по борьбе с кошмарными субъектами сновидений. Главное – не бояться, ведь, в сущности, это плод моего воображения, дремавший в каких-то закоулках подсознания. Надо встать и сделать какой-то решительный жест – перевернуть стол, например, или разбить вот ту стеклянную вазу! Я с вызовом посмотрел на мою мучительницу. В ее лице появилась еле заметная досада. Одновременно я заметил, как пол подо мной потерял твердость, и я опустился вместе с креслом на пару десятков сантиметров. Я ошарашенно уставился на свои, вмурованные в гладкий паркет, брюки. Боли я не чувствовал, ступней и части голени тоже. Вспомнилось из сказки: от первого удара вошел… на вершок в землю, от второго… Нет, больше не нужно, я все понял. Странно, но это невероятное обострение ситуации совершенно успокоило меня. Сон это или нет – перестало волновать меня. Что-то внутри меня приняло безграничное превосходство этого существа, кем или чем бы оно ни было.
– Хорошо, я все понял, – с удивлением я услышал свой голос. Одновременно кресло и я сам вернулись в исходное положение. Я взглянул на собеседницу. Выражение досады исчезло с ее лица.
– Не мы устроили этот мир. Нам остается только жить в нем. Мы даже умереть не можем. Пока по крайней мере, – как ни в чем не бывало добавила она.
– Нет такого страдания, которое не изгладилось бы со временем, и такой боли, которая не исчезла бы со смертью, – машинально и не к месту процитировал я Дон-Кихота.
– Сервантес… – женщина с любопытством посмотрела на меня. – Знаешь, почему он это написал? Потому, что он о-очень в этом был не уверен. Его пастырь о многом догадывается, я его когда-нибудь с тобой познакомлю.
– А кто такой пастырь, и почему, если он о чем-то догадывается, то Сервантес 400 лет назад об этом писал? – спросил я и сам поразился несуразности своего вопроса.
Женщина весело рассмеялась: «Дело в том, что Сервантес всегда писал и будет это писать, а пастырь всегда догадывался и будет догадываться, пока вся эта липа не рухнет».
– Как воннегутовский пилот летающей тарелки, который всегда нажимал и будет нажимать кнопку запуска двигателя, уничтожившего Вселенную? – перебил я.
– Вот именно, – согласилась она. – Кстати, у них был один и тот же пастырь. У него была страсть к писателям. Между Сервантесом и Воннегутом он контролировал Яна Потоцкого. Он собирал всех, до кого мог дотянуться: Тадеуша Квятковского и Булгакова, например. Эрудированный был пастырь. Был и есть, – поправилась женщина. – Например, сравнительно недавно я получила от него в наследство любопытного субъекта, твоего соотечественника – Пелевина. Каждый из вас принадлежит какому-то пастырю в нашем мире. Некоторые пастыри владеют миллионами двойников.
– Пастырь это тот, кто пасет? – спросил я, соображая, как сюда замешался Пелевин, к которому я всегда испытывал странную смесь отвращения и опасливого любопытства.
– Да, тот кто пасет, доит и стрижет. Совсем, как овечий пастух. Еще он защищает стадо от других пастухов и волков. Единственно чего он не может – это зарезать двойника, как овцу и съесть. Наши с вами отношения гораздо тоньше. Видишь, – сказала она, – я даже не могла с тобой встретиться наяву. Мне пришлось привести в свой мир твое сновидение. Ваши боги или святые всегда являлись вам только во сне.
«Так это все-таки сон! – подумал я. – Значит, я могу встать и уйти или даже улететь!»
– Нет, не можешь, – ответила она, – ни уйти, ни тем более, улететь. Попробуй встать!
Я не смог пошевелить даже рукой. Кроме того было совершенно очевидно, что она читает мои мысли. Читает, но не контролирует – это меня немного утешило.
– Конечно, не контролирую, иначе мне пришлось бы думать за тебя, а тогда какой смысл в беседе? – усмехнулась она.
– Постой, ты сказала, что ты привела мое тело сновидения в свой мир. Значит, ты живешь во сне?
– Нет, мой мир для меня реален, так же как и твой для тебя, хотя и мы тоже спим, как и вы. Наш сон тоже бывает обычным и осознанным.
«Если это – правда, странно что такая возможность никому не приходит в голову, – подумал я. – Просто скучная последовательность подобных друг другу миров, копирующих друг друга, как дурная бесконечность, которую я видел сидя в фойе университетского общежития между двумя огромными зеркалами».
– Что же в вашем мире тоже есть бедные и богатые, умные и дураки, счастливчики и несчастные? – спросил я.
– Не может не быть, – ответила женщина, – ведь наш мир базируется на вашем. Я уже говорила тебе, что некоторые из нас владеют миллионами двойников. Есть и такие, у которых нет ни одного двойника. Эти – самые несчастные, они вынуждены служить за взятку. Есть такие, у которых полно двойников, а значит избыток взятки, но все же, меньше чем у других. Это их несчастье, и чтобы переменить свою участь они согласны на все, даже на убийство другого пастыря.
Признаться, убийство пастыря, не вызвало у меня никакого внутреннего осуждения и даже показалось мне вполне заслуженным наказанием за еще не понятно какую эксплуатацию паствы, то есть нас, людей. Из слов женщины следовало, что эта эксплуатация была как-то связана со взяткой. В чем состояла эта взятка, еще предстояло выяснить.
– Взятка – это эмоция, которую испытывает двойник, поглощая что-то, обладая чем-то, теряя что-то или стремясь к чему-то. Это, так сказать, нектар, который выделяет ваша психика при возбуждении. Вот этот нектар и служит основой жизни в нашем мире, поэтому мы как пчелы его без устали собираем. Впрочем, слово взятка, которое происходит от глагола «взять», придумал ты сам.
