Снова захотелось пить. Он прошагал на кухню и осушил ещё два полных стакана воды, а через пять минут уже корчился в туалете возле унитаза, извергая из себя выпитое. Ещё раз умывшись и прополоскав рот, он уже чуть более бодрым шагом направился в прихожую.

    Покинуть эту квартиру, забыть её как несуразный сон, вместе с этой сумасшедшей мадам Бернике – скорей очутиться у себя дома, в ногах жены, умоляющим о прощении за… а за что, собственно? Нет, этого он вспомнить не мог, сколько ни тщился растолкать свою коматозную память. Оставалось только мутное, как похмелье, ощущение того, что их отношения вчера дали трещину. Насколько серьёзную, он вспомнить не мог, как ни пытался.

    Уже когда он взялся за ручку двери, с той стороны постучали.

    Эриксон замер, прислушиваясь. Наверняка это была Янна Бернике. Эта престарелая маразматичка снова явилась требовать плату у неизвестного ему Скуле. Ведь сказано же ей было: попозже. Так нет, не прошло и часа, она явилась снова.

    Стук повторился. Под ногой Эриксона заскрипела половица, едва он сделал шаг, чтобы отойти от двери подальше. Чёрт! Старуха наверняка услышала, потому что стук повторился ещё раз – уже более громкий и настойчивый.

    Шёпотом выругавшись, он открыл дверь.

    Это была не старуха. Перед ним стояло юное создание, девушка лет шестнадцати – свежая, миловидная, высокая, не по возрасту женственная. На плече её висела сумка, а в руках она держала точно такой же чехол, какой лежал на стуле в спальне, только жёлтого цвета и не кожаный.

– Здравствуйте, господин Скуле, – поздоровалась она.

– Здравствуйте, – обронил Эриксон. – Вы к кому?

    И только задав этот дурацкий вопрос, сообразил, что девица назвала его так же, как и маразматичка Бернике.

    Девушка растерялась, неловко повернулась на месте, поправила идеально причёсанные волосы, зачем-то посмотрела номер квартиры на двери.

– К вам, – сказала она. – Сегодня же воскресенье.

– Да, – подтвердил он. – Воскресенье. И что?

– Ну как же… У нас урок.

– У вас урок? – не понял Эриксон.

– У нас урок, – поправила внезапная гостья, сделав нужное ударение. И посмотрела на часы, испугавшись, наверное, что они идут неправильно и она пришла во внеурочное время. – Половина второго, – кивнула она. – Разве нет?

    Эриксон посмотрел на свои часы. Но они стояли. Конечно, если он был вчера в таком состоянии, то вряд ли оказался бы способен завести их.

– Простите, э-э… Простите, милая, э-э…

– Адель, – сообразила она.

– Простите, милая Адель, – сказал он. – Сегодня урока не будет. Мне очень нездоровится, и я сейчас должен уйти. Я уже оделся и буквально стоял у двери, когда вы постучали.

– Вот как… – она смотрела на него с растерянным недоумением.

– Простите меня, – повторил он. – Я понимаю, что вы огорчены, но… так сложились обстоятельства.

– Ничего, ничего, я понимаю, – кивнула девушка, поворачиваясь уходить. И уже на первой ступеньке остановилась: – Я разучила увертюру. Вы зададите мне что-нибудь ещё?

– Увертюру? – Эриксон уже намеревался закрыть дверь, и теперь замер от неожиданности.

– Да, вы задавали. Из до-минорной сюиты.

– Ну да, конечно, – кивнул он. – Кхм… Ну что ж, замечательно. Я ничего не буду вам задавать, милая Адель. Устройте себе выходной, отдохните – хорошенько отдохните от музыки. Ну, на крайний случай погоняйте гаммы.

– Что?

    По её удивлённому взгляду он понял, что ляпнул что-то не то.

– Простите, дорогая, я что-то совсем плохо себя чувствую, – смутился Эриксон. – Простите.

    И скрылся в прихожей. Закрыл дверь, припал к ней, упёрся лбом в прохладное дерево, вздохнул.

    «Что происходит вообще? – думал он. – Я что, учитель игры на флейте? Я что, Скуле? А кто тогда Витлав Эриксон? Эта девочка тоже назвала меня Скуле. Меня кто-то разыгрывает? Но кто и зачем? Клянусь, я никогда в жизни не видел ни эту Адель, ни сумасшедшую Бернике. Я схожу с ума? Допился. Допился до белой горячки, вот оно как!»

    Оторвавшись от двери, он осторожно приоткрыл её, выглянул в коридор. На деревянной лестнице не было никого. Тогда он вышел на площадку, тихонько прикрыл дверь за собой, потянул, пока не услышал щелчок английского замка. И стал осторожно спускаться.

    Дверь напротив его квартиры открылась. За ней явилась вытянутая лошадиная физиономия с тяжёлой челюстью. Абсолютно лысый череп заблестел в полумраке прихожей. Глубоко посаженные, блеклые и нездоровые глаза старика уставились на Эриксона.

– Здрасть, – неловко поклонился он.

– Я вам не позволю, – едва слышно произнёс старик. Эриксон заметил острый кадык, энергичными рывками двигавшийся на цыплячьей шее под дряблой желтушной кожей. Старик мотнул головой, поднял вверх палец и погрозил им Эриксону. – Нет!

– Простите? – улыбнулся Эриксон, стараясь, чтобы улыбка вышла как можно более добродушной.

– Не позволю, да, – сказал старик уже громче. – Не позволю, да!

– Хорошо, хорошо, – смутился Эриксон, боясь, как бы их не услышала Бернике, а то ведь опять заявится требовать денег. Требовать деньги за такую халупу – это просто свинство. Это по меньшей мере бесчестно. – Вы простите меня, господин… э-э… простите, я должен идти.

– Я вам не позволю! – старик, кажется, даже ногой притопнул.

– То есть, почему же это? – опешил Эриксон. – Я свободный человек и могу уйти отсюда в любое время. И я не считаю себя чем-то обязанным госпоже Бернике, если вы об её интересах печётесь. Я не снимал у неё никакой квартиры. Ну, разве что на одну ночь.

– Да что вы с ним разговариваете, господин учитель?

    Эриксон поднял голову и только теперь заметил мальчишку лет тринадцати, который стоял на площадке между вторым и третьим этажами, свесив голову вниз и, видимо, прислушивался к разговору.

– Это же Пратке, вы что, не узнали его? – продолжал мальчик.

– Узнал, – неловко солгал Эриксон, непонятно зачем.

– Ну вот, – кивнул мальчишка и сплюнул. Плевок плюхнулся перед самой дверью старого Пратке. – Он же чокнутый, чего с ним разговаривать.

    «Чокнутый? – подумал Эриксон, поёжившись. – Ну, в этом он не одинок. Есть ещё как минимум мадам Бернике. А как максимум – я. Я, Как-бишь-там-меня Скуле».

– А давно я здесь живу? – спросил он, снова поднимая голову к мальчишке, но того уже и след простыл.

– Я вам не позволю! – прошипел старик Пратке, несмело выдвигаясь из прихожей на площадку и яростно тыча пальцем в сторону Эриксона. Палец был худой, сморщенный, жёлтый, с грубым, толстым и грязным ногтем.

    Не отвечая, Эриксон устремился по лестнице вниз.

    Он уже видел внизу окошко привратницкой, за которым маячил чей-то силуэт, и готовился быстро прошмыгнуть мимо, когда входная дверь открылась, пропустив внутрь солнечный свет с улицы, и быстро захлопнулась. Чьи-то быстрые шаги прозвучали к лестнице, навстречу Эриксону.

    Он робко остановился, ожидая ещё одной недоброй встречи.

    Каково же было его удивление, когда на лестнице замаячил пёстро-разноцветный костюм, и он увидел красно-жёлтую улыбающуюся личину клоуна, который обрадованно махнул ему рукой.

    Дальше произошло уж совсем невероятное.

    Быстрыми шагами клоун приблизился к Эриксону и в одно мгновение повис у него на шее. Его разноцветное лицо приблизилось к лицу растерянного инженера, и Эриксон почувствовал на своих губах влажность поцелуя – странноватую смесь вкусов чужой незнакомой слюны и губной помады, к которым примешались ароматы косметики, краски и немного – пота. По вкусу помады и по той упругости, с которой его коснулась грудь клоуна, Эриксон догадался, что неожиданным дарителем поцелуя выступала женщина. Её язычок пробежался по губам Эриксона, по его зубам, а её руки держали его голову так уверенно, что сомнений не оставалось: он состоял с клоунессой в довольно близких отношениях.

– Куда ты собрался? – выдохнула она, оторвавшись от его губ. – Ты разве не ждёшь меня?