А у меня сохранились две цинкографские клишинки для воспроизведения на газетной полосе рисунка-заставки к «Улыбке», которые мы не оставляли в типографии, а хранили всегда у себя, в отделе. Они до сих пор лежат в фирменном запачканном типографской краской конверте «Комсомолки», а сам этот конверт – в папочке (сейчас такие называют «файлами»), на которой рукою стажера Коли надписано: «Гранки-шманки».

Недавно прочитал в Интернете мемуары Капитолины Кожевниковой, о которой только что вспоминал. Один из ее очерков начинается так: «Еще на журфаке Уральского университета робко закралась мечта – работать в «Комсомольской правде».

А я уже рассказывал в других публикациях, как и у меня в том же месте, в УрГУ, только лет на десять позднее зародилась ровно такая же мысль-идея, беспочвенная, но, тем не менее, захватившая воображение. Побудили ее встреча нас, студентов, с приехавшим в Свердловск корреспондентом Василием Песковым и очерк Аркадия Сахнина «Эхо войны». Преподаватели-умницы вывесили в коридоре рядом с кафедрой печати страницу «Комсомолки» с этим, не побоюсь слова, шедевром русской очеркистики.

Это было скрупулезное, по минутам выверенное расследование того, как спустя 15 лет после освобождения от немецких захватчиков город Энск (на самом деле это был Курск) едва не взлетел на воздух. Отступая, немцы оставили там миллион снарядов и 15 тысяч авиационных бомб, обнаруженных спустя двенадцать лет после победы. Случись взрыв, не только от города, но и от его окрестностей не осталось бы и следа.

Увлекательный рассказ Сахнина о саперах, об их физически тяжкой и одновременно виртуозной работе без права на ошибку читался неотрывно. Название очерка вошло в сознание русскоязычных не просто удачной метафорой, а внятным каждому понятием. Сколько было похожих случаев. Все они без изъятия после той публикации назывались «эхом войны».

…Май 1967-го. Московский телефонный звонок в моем волгоградском корпункте. Аркадий Яковлевич Сахнин. Просит «сделать» ему гостиничный номер и вообще поспособствовать в командировке. Он прилетает завтра. Я отменяю все дела, запланированные на ближайшую неделю. Причем без малейших сожалений, что в подобных случаях бывает редко.

Сказать честно, дело, по которому приехал Сахнин, удивило меня. Дикая семейная история с уркаганом мужем и патологически-психической женой. Но не мое дело влезать в намерения метра. Я предоставил в его распоряжение собкоровскую машину с водителем и вдобавок… себя. Аркадию Яковлевичу хотелось, чтобы при беседах с участниками случившейся драмы присутствовал свидетель.

От гостиницы «Волгоград» до места действия заинтересовавшей Сахнина «красноармейской истории» (по названию городского района) было не менее 40, а то и 50 километров, где-то за Волго-Донским каналом. И каждый раз всю дорогу я его нахально расспрашивал о прежних командировках. Всего больше меня интересо-вала одна. И это был не Курск.

Летом 1965 года, когда я только входил в новую для меня редакцию, «произошло событие, которое тогда показалось совершенно невероятным для коммунистической системы» (Эрнст Черный «Российское рыболовство. Заметки на фоне коррупции»; журнал «Северная Пацифика»). «Комсомольская правда» опубликовала статью А. Сахнина «В рейсе и после», развенчивавшую ореол всенародного героя вокруг короля советского китобойного промысла Алексея Соляника, генерального капитан-директора объединенной флотилии «Советская Украина» и «Слава». Рассказывалось о том, как матросы от невыносимых условий падали замертво, и не раз случалось, что под бравурную музыку, которой порт встречал «героя», из трюма тайком выгружали свинцовые гробы.

Но для «пикейных жилетов» и просто осведомленных людей важным было то, что, выражаясь на модном сленге нынешней кремлевской верхушки, публицист «мочил» особу, в «дружбанах» у которой были первые лица державы – члены политбюро ЦК КПСС. Меня интересовало, как при лютой предварительной цензуре удалось довести текст до газетного листа. Рассказанное Сахниным достойно отдельной авантюрной новеллы, однако не мое право писать ее при здравствующих непосредственных участниках действа, тогдашних обитателей Шестого этажа.

«Публикация по тем временам была, по сути дела, журналистским подвигом не только Аркадия Сахнина, но и редакции «Комсомольской правды» и, безусловно, главного редактора Юрия Воронова». (Эрнст Черный).

Дело разбиралось на секретариате ЦК. В защиту неприкасаемого капитана, Героя Социалистического Труда, выступили члены политбюро Подгорный и Шелест, министр рыбной промышленности Ишков, первый секретарь Одесского обкома партии Синица. Однако с ними были несогласны Шелепин и некоторые другие кремлевцы. Секретариат освободил Соляника от должности. После чего Брежнев принял его у себя в кабинете. Поблагодарил за работу. Но что поделаешь, сетовал он, чепе получило нежелательный резонанс.

А сейчас попробуйте вспомнить какой-нибудь другой подобный пример «действенности» прессы – в России, или Советском Союзе, или в нынешней святой Руси: чтобы хозяин тайги-империи беспомощно разводил руками.

«Комсомольской правде» запретили дать сообщение о том, что Соляник снят с поста.

А вскоре убрали и главного редактора «Комсомолки». Назначили ответственным секретарем «Правды». Но когда страсти улеглись, Воронова вообще услали в ГДР, где и продержали четырнадцать лет. За эти годы его, прекрасного редактора, талантливого поэта Союз писателей не раз хотел сделать, например, редактором «Литературной России» или зам. редактора «толстого» журнала, но каждый раз этому препятствовал Подгорный. Когда того не стало, эту роль взял на себя Суслов. И только после того, как не стало и Суслова, Воронова избрали одним из секретарей Союза писателей СССР.

И тут самое место обнародовать то, что Сахнин сказал мне в 1967 году: Соляник лично доставлял кремлевским бонзам снадобье, стимулировавшее мужскую сексуальную энергию. Его из океанического сырья вырабатывали чудо-химики с «Советской Украины».

Как деликатно сказано в Википедии, «публикация затронула интересы некоторых людей, входивших в правящую элиту».

Конечно, об этой истории вспоминает и Капитолина Кожевникова. А я думаю все о том же: «Комсомолка» на протяжении десятилетий притягивала, как магнитом, сердца юных газетчиков. Она же, хотела того или нет, была, как сказали бы тогда, «маяком» для местных молодежных изданий. Каким же благом для страны, для провинции, для мыслящей ее части было существование этой газеты. Нам с Галиной повезло, что мы оказались в «молодежном» секторе журналистики. Попади в «большую», до мозга костей пронизанную большевистским духом прессу – и могли навсегда заскорузнуть в убеждении: святой ее долг – в услужении власти. «Журналисты – подручные партии». Таким предназначением, по понятиям режима, должны были быть горды мастеровые нашего цеха. Неисчислимое количество народу на наших глазах провалилось в эту гибельную – для журналиста – нравственную яму. Дурно пахнущую. И мы могли бы…

Брал меня в редакцию Юрий Петрович Воронов, а работал я при Борисе Дмитриевиче Панкине. Однако «Комсомолка» еще старалась вести свою прежнюю линию раскрепощения, по возможности, человека и его духа. Именно в ней, «последней из могикан» среди газет, хранивших остаточную энергию оттепели, и могла произойти история, о которой я тоже хочу упомянуть. Речь о статье, наверняка запомнившейся интеллигентам-шестидесятникам. Ольга Кучкина, известная писательница и драматург, а в то время – одна из первых красавиц не только «Шестого этажа», а, пожалуй, всей журналистской Москвы, написала в «Комсомольской правде» в 2009 году, в год 80-летия со дня рождения известного публициста Лена Карпинского:

«Он появился вместе с соавтором Федором Бурлацким, принеся статью «На пути к премьере». Оба работали в «Правде», «Правда» с публикацией тянула, хитрила. «Комсомолка» опубликовала сразу. Шел 1967-й год, время «оттепели».