Около двенадцати немецкий солдат вытащил из-за пазухи бутерброд с ветчиной и сыром.

Адриан работал поблизости и мгновенно распознал запах свежего хлеба. Перед ним, прямо перед ним, падали крошки этого сокровища. Раньше бывало, он съедал сыр с бутерброда, а хлеб не ел – отдавал на съедение собаке. Как-то невкусно это было раньше. А сейчас он желал подобрать крохи, чтоб хоть чуть-чуть вспомнить, каков на вкус свежий хлеб.

Но это не разрешалось. За такое он точно получит наказание. Наперекор своему оголодавшему желудку он продолжил работу.

Подошло время обеда и прозвучал сигнал. Жорж и другие с облегчением оставили свои орудия труда.

Времени на обед давалось очень мало, а похлебка, или жидкий суп,( хотя вернее, это была вода с чем-то в ней плавающим), был очень горячим. Некоторые боялись не успеть и ели, обжигая ротовую полость, некоторые, что не желали обжечься – почти не ели. Но были и те, которые успевали подождать, пока этот кипяток немножко остынет и разом выпивали всю плошку.

– Ненавижу немцев, – сказал Жорж тайком Адриану. Он был очень зол из-за Виктора, и поделился со своими переживаниями. Он ждал, что Адриан подхватит разговор.

Но Адрианвсего лишь спросил:

–Почему?

Жорж возмутился:

–Почему? Ты еще спрашиваешь? Сколько народу они убили и еще убьют. По их вине мы с тобой сейчас торчим здесь, и еще неизвестно чем это все закончится.

– Глупый…

Жорж еще больше разошелся:

– Кто? Я? Я глупый, что терпеть не могу фрицев??

–Да, – спокойно ответил Адриан, – потому что мы здесь по вине фашистов, которые с Адольфом Гитлером. А ты, Жорж, забыл, что не все немцы фашисты, и не все фашисты немцы. В общем, от нации мало что зависит – все дело в самих людях.

Жорж остыл, допивая похлебку. Хорошо обдумав слова Адриана, он спросил про другое:

– А что делают с немцами, которые это… Ну не фашисты которые?

– Я читал о случае, когда немецкую семью расстреляли, -продолжил Адриан, – Потому что они не приняли фашизм. Об этом писали в наших газетах. Не читал?

–Нет. Я вообще газеты не читаю. Все руки до них не доходят. Точнее – не доходили…

Адриан вспомнил, как они с Мари гуляли в парке, а потом сидели на скамье. Он зачитался новостями из свежего выпуска, уж очень они были интересные. Мари сидела рядом и монотонно вздыхала:

–Мне кажется, ты газету любишь больше меня.

Молчание.

Она начинала сначала:

– А за мной пытается ухаживать один молодой человек. Он будет ученым.

И снова Адриан ее не слышал.

Тогда она делала последнюю попытку:

–Оревуар, Адриан!

Мари вставала со скамьи и шла по дорожке прочь.

И только тогда Адриан замечал ее отсутствие на фоне интересных новостей. Ведь новости уютнее читать вдвоем, сидя рядом. Так теплее. А когда кто-то один уходит – ты сразу чувствуешь это, какими бы не были интересными новости.

– Стой, ты куда? – догонял ее Адриан, оставляя газету на скамейке.

Мари часто отвечала вопросом:

– Сходим на Монмартр?

Любимые места Парижа для влюбленных сосредоточились в районе Монмартр. Мари обожала смотреть на Сакре-Кер, она часто вела вовнутрь собора Адриана. Она могла часами говорить об уникальной архитектуре, раз сто повторяла историю Дионисия Парижского, который, после того, как ему отрубили голову, взял да и встал, и захватив с собой свою же отрубленную главу, направился к собору, и только достигнув его, умер. После прогулки вокруг Сакре-Кер, они обычно шли в кофейню, где пили ароматный капучино, а Мари вдобавок могла съесть за беседой круассана два, а если беседа с Адрианом была очень занимательной, то круассана было три. Но если беседа не задавалась и они ссорились, Мари забирала с собой круассанов пять, объясняя, что у нее стресс.

Но обычно свидания проходили более-менее спокойно. Когда солнце садилось, Адриан провожал ее домой.

Только сейчас он осознал, в каком счастье они с ней жили.

«Если произойдет чудо, и я выживу, я больше никогда не буду читать эти газеты, когда она рядом. Я буду к ней всегда внимателен. Я буду ловить каждый ее взгляд, улыбку, жест… Ох, Мари!»

И снова мысли прервал дребезжащий голос охранника:

–Zu arbeiten, die Juden !(За работу, евреи!)

И они работали, копали, выбивали, таскали – и считали часы до отбоя. День был долог, а ночь коротка. Днем их было больше – к ночи обычно кто-нибудь умирал от усталости. В этот день из их блока исчез навсегда Виктор и тот, кто пытался его защитить.

Глава3. Надзиратель

надзирателей

Следующий день начался как обычно. Подъем, апель, лопаты и кирки в руки – и вперед на место работы, где приказано было копать такую же яму рядом со вчерашней.

Около десяти часов утра по дороге в лагерь проехала немецкая легковая машина. Это была первая машина, которая приехала и осталась в лагере.

Всем естественно стало интересно, кто же находился в этой машине, так как солдаты отдавали честь, когда этот кто-то проехал мимо.

Но вечерний апель все прояснил.

В лагерь прибыл немецкий офицер, который командовал всеми надзирателями. Начальник. Комендант. Звали его Фридрих Вольф. Это был мужчина средних лет с удивительно прекрасной внешностью, которая непостижимым образом сочеталась с невыносимой жестокостью. Он был послан в лагерь, дабы улучшить его работу – как по уничтожению евреев, так и по производительности полезного труда узников. Темные каштановые волосы, почти черные брови, из под которых глядели ястребом голубые глаза. И в этой голубизне было много зловещего и таинственного. Один только его взгляд заставлял бояться и дрожать от ужаса любого, кто осмеливался глядеть на него в упор.

Он говорил на нескольких языках – немецком, английском, французском, польском и итальянском.

Так как большинство узников из блока Адриана и Жоржа были французскими евреями, новый комендант обратился к ним на их родном языке:

– Бонжур, господа!

Такая вежливость здесь была просто неслыханной, поэтому многие узники подумали, что возможно, этот немецкий офицер будет немного добрее к ним. Но это первое радужное впечатление скоро исчезло.

– Меня зовут Фридрих Вольф. Я теперь начальник солдат, которые за вами присматривают. Скажите, все понимают, что я сейчас говорю?

Узники молчали. Они не осмеливались что-либо отвечать.

–Не бойтесь, – он улыбнулся довольно искренне, – я просто хочу знать, что вы понимаете, что я говорю вам. Ответьте каждый, вы понимаете мой французский?

Евреи лишь покачали головой в знак согласия.

Фридриху Вольфу этого хватило.

– Меня это очень радует. Вы все прекрасно знаете, для чего мы здесь. Мы – это я и мои подчиненные. А вы, – сказал он узникам, – вы должны понять, что вы наши животные. Только не домашние конечно. У домашних питомцев есть имена. А у вас только номера – у вас нет имен. Вы никто в этом мире. Поэтому вы должны быть счастливы оттого, что до вас, низменных существ, снизошла великая раса, чтобы принять вашу помощь. Вы обязаны нас слушаться во всем. Конечно, если вы хотите дальше жить. Понимаете, о чем я?

Он улыбался так по-настоящему, что несовместимость улыбки и слов казалась Адриану пугающей.

– Я думаю, все поправимо. Несколько жестких мер – и вы станете никем. С сегодняшнего дня на каждом апеле вы будете говорить свой номер и прибавлять к нему фразу «ich bin niemand» (их бин ниманд – на рус. Я никто.) Потому что вы должны всегда помнить, что вы никто. Остальное вам объяснят надзиратели. Надеюсь, вы будете послушными! – повернувшись к солдатам и надзирателям, комендант произнес со всей торжественностью: – Хай Гитлер!

И действительно, изменения последовали сразу. Утром их стали поднимать раньше на целых полчаса, на проверке от каждого кроме номера требовали фразу «я никто».

Для Адриана что-то изменилось, когда он впервые произнес:

–79565 – их бин ниманд….

После проверки их разделили на несколько групп. Адриан и Жорж попали в одну группу, и их повели в сторону крематория.