Не насиловал и не принуждал.

Сама пошла. Сама захотела. Сама позволила… всё.

Наверное, такая позиция помогла мне пережить. Спрятать. Затаить случившееся. Не рассказала никому.

Вот только мужчин я избегала. Замкнула сердце и выбросила ключ.

Так вот значит ты какой — тайный спонсор и мой первый и единственный, пока что, мужчина. Красавец с ледяными глазами, лживым сердцем и нелепым именем… Подумать только, Давлат Михеевич.

И вот теперь я должна буду пойти к нему чтобы… предложить себя. Что он подумает обо мне? Поверит ли, что тот раз был моим первым?

Снова накатывает паника. Аж ладошки влажнеют.

— Ламп, — говорю, — а может ну его, это Клепенщука… Кредит возьму!

Подруга фыркает:

— Ога, — ехидничает, — так тебе, нищебродке без обеспечения, и отвалили кругленькую сумму. А даже если — звезды сойдутся и Меркурий будет в Козероге — и тебе дадут эти деньги, чем и как отдавать собираешься? Натурой? Банку? Так он не берёт!

Вздыхаю, Лампа, как всегда, права. Тяжко ей, наверное, реалистке и прагматику.

— Лучше на себя посмотри — красавица же!

Смотрю, хмыкаю… Он тоже в тот вечер звал меня красавицей. Говорил, что у меня невероятный цвет глаз. Ага, такие называют радужными. В них будто спорят вся доступные глазные оттенки — светло-каре-голубо-зелёно-серые. Тогда Клепенщук что-то плёл про драгоценные камни, кажется, про бриллианты. А отделался колье из сапфиров …

Точно, колье! За него можно выручить неплохие деньги!

— Лампа! — вскрикиваю и вскакиваю. — Мы спасены! Не нужно никому себя продавать! У меня есть деньги! Сейчас… Сейчас…

Со стула срываюсь, как есть, в топе и трусиках. Бросаюсь к чемодану, где сложены мои вещи. Все не влезли в старенький шкаф. Часть так и лежит по коробкам и чемоданам. Нахожу бархатную продолговатую коробочку, открываю, и мы с Лампой обе замираем…

В то утро я была слишком не в себе — кинула подарок в сумку, не стала рассматривать, а теперь — не могу не признать: настоящее произведение искусства.

— Красота какая! — восхищается Лампа. — Откуда оно у тебя?

— Да так, — пожимаю плечами, по-прежнему не желая выдавать тайну, — подарил кое-кто… За ночь любви…

Глаза Лампы ползут на лоб.

— Ну, ни черта себе! Дороговатые у тебя ночи любви! Молодец, подруга, не дешевишь! — с горькой иронией произносит она. — Только вот что, дорогая, оставь-ка ты эту вещицу на самый чёрный день. И не дури! Тебя пока что в постель не тянут. Сходи и узнай, что там за предложение у него такое…

— Руки и сердца, — хмыкаю я.

— Всё может быть, — Лампа распахивает шкаф. — Предлагаю синее платье. — Достаёт вещицу, кладёт на диван. — Оно у тебя такое — и в пир, и в мир. Не прогадаешь.

Без пяти семь Лампа буквально выталкивает меня из квартиры, благословляя при этом.

Тайком от неё я всё-таки кладу в сумочку сапфировое колье. Может, мы с Клепенщуком проговорим недолго, и я ещё успею забежать в ломбард. Кажется, тот, что возле нас, работает до десяти.

Это, почему-то, окрыляет.

И я сажусь в дорогую чёрную машину с улыбкой — есть ощущение, что сегодня случится нечто судьбоносное, то, что перевернёт мою жизнь.

Автомобиль паркуется возле дорогущего ресторана. Даже в лучшие Борькины времена, когда он любил пофорсить и побаловать меня, мы не ходили в такие заведения — слишком дорого. Заоблачно.

Швейцар в ливреи распахивает передо мной дверь и приглашает внутрь с полупоклоном, не забыв сообщить номер столика.

Стараюсь не пялиться на просто сказочную роскошь, окружающую меня — мрамор, позолота, хрусталь, натуральный шёлк…

— Нравится? — раздаётся за спиной.

Вздрагиваю, разворачиваюсь и тону… В ледяной голубоватой бездне. За эти два года он стал ещё сексапильнее, притягательнее, брутальнее. Ему дико идёт лёгкая щетина и чуть растрёпанная причёска. Каштановые волосы искрятся в отблесках люстр, в них играют взапуски золото и медь… Я зависаю, любуясь.

Глупая, нельзя. Ты же изранишь себе сердце о льдины в его взгляде.

— Да, неплохо, — уставляюсь в пол, чтобы не потерять себя рядом с ним.

Он подходит близко, непростительно близко, берёт мою руку, подносит к губам.

— А вот вы — просто ошеломительны, — льстит, не краснея. — Настолько, что я теряюсь.

Горько хмыкаю:

— Бросьте, не трудитесь, мы ведь здесь не для флирта.

Клепенщук расплывается в довольной улыбке:

— Какой поход! Какая хватка!

Пожимаю плечами:

— Хорошие учителя были. Отучили верить сладким речам и неприкрытой лести.

Смотрю прямо в глаза.

Не узнаёт.

Конечно, я была лишь глупой девочкой на одну ночь. Сладким призом тайному спонсору.

— Идёмте, — он проводит меня к одному из столиков, отодвигает стул, помогая сесть.

Устраивается напротив, сверлит взглядом.

Это нервирует.

— Сделаем заказ? — зачем-то интересуется у меня.

Безразлично повожу плечом.

— Я бы предпочла воды и сразу к делу — что за предложение было у ваше рекрутёра?

Клепенщук кривит красивые губы в довольной усмешке:

— Такое, — говорит он, — которое, на самом деле, нельзя перепоручать другому человеку. Его нужно делать лично, держа за руки и глядя в глаза.

Судорожно сглатываю, потому что он действительно накрывает мои ладони своими и пристально смотрит, будто хочет вытянуть душу через глаза.

— Выходите за меня, — произносит, наконец.

А мне снова хочется хохотать до икоты — я ждала эти слова два года назад после той ночи любви. И что они будут искренними, а не сделкой…

— То есть, прямо-таки и позвал замуж? — пытает Лампа, усадив меня на кухне после свидания.

— Прямо-таки позвал, — говорю ей, отправляя в рот виноградину.

— Вот видишь! — ликует подруга. — Я знала! Знала, что это непросто так!

— Да уж, — фыркаю, — всё так раз сложно и запутано.

— И чем же запутанно? — идеальные брови Лампы лезут на не менее идеальный гладкий лоб. — Сама, небось, клубок-моток всяких глупостей припасла. Вот и запутала.

Горько усмехаюсь:

— Мне жаль разочаровывать тебя, подруга, но свадьбы не будет…

— Почему? — искренне удивляется Лампа…

Поднимаюсь со стула и бросаю устало:

— Потому… Я в ванну и спать.

— Океюшки, иди, подруга, у тебя был тяжёлый день. Но завтра! Тебе не уйти. Ты выложишь мне всё! — угрожает, включая комнатного диктатора.

И утопывает в спальню. Через гостиную, где моя обитель. Но закрывает дверь.

Лампа сейчас одна. Харламов проспался, вспомнил, что он мужик, и ушёл добывать мамонта. А подружка, как водится, хранила очаг и ждала.

Быстро смываю с себя сегодняшний день — такой насыщенный и разный, переодеваюсь в любимую пушистую пижаму и бреду к уже разложенному дивану. Ныряю под одеяло, закрываю глаза…

И просматриваю нашу встречу заново, в подробностях, как в кино…

— Замуж? — я вскинула на его взгляд. — Вы серьёзно?

— Серьёзнее не бывает, — заявил Клепенщук, действительно без тени улыбки.

И тогда я постаралась ускользнуть от зрительного контакта. Пялилась на шторы из золотистого бархата, на блестящий паркет, на скатерти. Атмосфера давила и нервировала. Мы вдвоём в огромном зале ресторана. Лишь оркестр на сцене и тени-официанты.

Он снял целый ресторан, чтобы просто объясниться со мной? Да кто он такой, этот тайный спонсор?

Лампа что-то читала о нём и пересказывала мне. Типа «владелец заводов, газет, пароходов». Правда, в последнем случае речь шла о яхте и каком-то телеканале, но не суть.

Богатый, успешный, респектабельный. И тем опасен. Потому что совершенно непонятно, зачем ему я?

Усмехнулась:

— То есть, ваш представитель хотел пригласить меня на… — не могла даже подобрать определение действу, на которое меня звали.

— … кастинг невест, — подсказал Клепенщук.

И у меня глаза полезли на лоб, как давеча у Лампы.

— Кастинг? — хмыкнула. — Вы что им, как Золушкам, туфельку примеряли?