Федор подвел резец к гильзе, закрепленной в шпиндельной головке, и нажал на рукоять подачи суппорта. Острая сталь врезалась в чугун, посыпалась мелкая стружка. Резец постепенно скрывался внутри детали, звон металла сменился гудением. По мере продвижения фартука звук становился глуше, пока, наконец, не исчез вовсе. Готово. Федор плавно закрутил рукоять обратно, дабы не оставить внутри гильзы следа от резца. Станок у него новый, не разбитый, но резец при работе отжимает. Он и каретка суппорта пружинят. Совсем чуть, но достаточно для оставления риски. Когда резец выскользнул наружу, Федор отключил вращение шпинделя, подождал, пока остановится головка, взял ключ и ослабил губки. Надев на левую ладонь рукавицу, вытащил горячую гильзу. Взял с тумбочки калибр, замерил внутренний диаметр. Тютелька в тютельку. Он положил готовую деталь в ящик к остальным. Все, больше заготовок нету, дневная норма выполнена. Сто гильз, которые пойдут в моторы. Механический завод Мальцева получил выгодный заказ, от которого и Федору обломится. Три копейки за гильзу, ни одной в брак – значит, вычета не будет. Вся трешка его[1].

Щеткой на деревянной ручке Федор смел с суппорта и станин станка стружку и чугунную пыль. Привести рабочее место в порядок – закон для мастерового. За этим занятием его и застал подошедший мастер.

– Закончил? – спросил сварливо.

– Так точно, Сидор Фомич, – сообщил Федор, не отвлекаясь от уборки.

– Небось, браку нагнал, – проворчал мастер.

– Проверяй! – пожал плечами Федор. – Калибры – вон!

Мастер взял калибры с тумбочки и занялся проверкой. Гильзы выбирал не подряд, а произвольно. Для начала проконтролировал внутренний размер, затем занялся внешним. Федор посматривал на него, пряча улыбку. Недоволен мастер, что такую выгодную работу делает не его племянник, а пришлый мастеровой. Ну, так кто виноват? У племянника руки не из того места растут – нагнал брака. Когда подсчитали, оказалось, что не ему деньги платить, а он заводу должен. Племянник плюнул и отказался от такого счастья. Работу передали Федору.

– Вроде, верно, – буркнул мастер, кладя в ящик последнюю гильзу.

– Ну, так закрывай наряд, Фомич!

Федор достал из тумбочки листок и протянул мастеру.

– Я не все проверил, – проворчал Фомич, – вдруг брак найдут.

– Из получки вычтут, – хмыкнул Федор, – аль не знаешь? Только не найдут – у меня брака не бывает. Закрывай!

Мастер недовольно черкнул на листке карандашом и ушел. Федор сунул листок в карман рабочего пиджака и закончил уборку. Тут как раз и пропел гудок – смена кончилась. Замерли вращавшиеся под потолком цеха огромные валы, через которые по ременной передаче приводились в движение механизмы станков. Федор забежал в умывальную, наскоро ополоснул руки и поспешил к заводоуправлению. Нужно сдать наряд, пока народ не набежал и учетчик на месте. Завтра тоже можно, но приятно знать, что трешка – твоя.

От заводоуправления он направился к механическому цеху, но не своему, а стоявшему слева от проходной. По железной лестнице поднялся на второй этаж. Здесь, над цехом, располагалась казарма для холостых мастеровых. Пять маленьких комнаток по три койки в каждой, плюс стол и табурет – более не помещалось. Бедно, но у других заводчиков куда хуже. Люди спят на нарах вповалку, причем мужчины и женщины вместе. Женщины на заводе Мальцева не работали – нечего им тут делать, но хозяин для мастеровых сделал приличную казарму. На койках толстые матрасы, ватная подушка, даже белье имеется – две простыни и наволочка. Раз в неделю белье меняют. И всего-то за рубль в месяц.

Зайдя в свою комнату, Федор стащил рабочую одежду и повесил ее на гвоздик у входа. У каждого обитателя комнаты он свой. Чистая одежда висит над койками. Сбросил с ног опорки, сделанные из старых сапог. Оставшись в подштанниках и рубахе, сунул ступни в кожаные тапки и прошлепал к своей койке. Наклонившись, выдвинул сундучок, достал из него мыло и бритву, бросил полотенце на плечо и вышел, не забыв запереть за собой дверь. У соседей по комнате ключи есть, а другим нечего нос совать. Еще сопрут чего. Коридором Федор двинулся к торцу здания. Здесь располагались душевая и клозет. У Мальцева жили по-богатому. Завод строили недавно, потому все продумали. Зачем городить уборные во дворе, а потом звать к ним золотарей? Им платить нужно. А так стоки поступают в городскую канализацию. Никаких хлопот и расходов.

В душевой Федор стащил с себя белье, кинул его на лавку и встал под «гусак» с жестяным рассеивателем. Открутил краны на полную – воды много. На заводе паровая машина – и не одна. Стоя под горячими струями, он довольно ухал. Невысокий, коренастый, с длинными, сильными руками, в этот миг он походил на орангутанга, который отчего-то слез с дерева и решил помыться. Впечатление усиливали густая поросль на груди мастерового и короткие, слегка кривоватые ноги, покрытые такой же шерсткой. Обезьяна, да и только.

Накупавшись, Федор закрыл краны. Вытер тело полотенцем, взял мыло с бритвой и подошел к умывальнику у окна. Над ним висел осколок зеркала, закрепленный на стене с помощью треугольных металлических обрезков, вбитых в швы кладки. Федор сделал это сам, подобрав осколок возле лавки стекольщика. Тому не нужен, здесь же пригодился. Из осколка на Федора глянул парень с простоватым лицом. Заросшие щетиной щеки и подбородок, тонкий, хрящеватый нос, глубоко посаженные серые глаза. Коротко остриженные волосы открывали выпуклый лоб, который увеличивали глубокие, убегавшие к темени залысины. Не красавец, но и не урод.

– Ты, Кошкин, чисто обезьяна, – сказал ему командир роты после полугода службы. – Так же ловок и хитер, но соображение имеешь. Грамотен опять-таки. Поедешь в школу унтеров.

Их благородие в тот вечер крепко заложил за воротник, потому был добрым. На другой день команду из нижних чинов отвели на вокзал, где посадили в поезд, следовавший в Подольск. Там располагалась школа…

Растерев мыло по щекам, Федор соскоблил отросшую щетину бритвой. Бороды мастеровым носить нельзя. Наклонишься над станком, попадет в шестерню или под приводной ремень – и сдерет вместе с кожей. Да и в армии привык – там заросшим не походишь. Углядит унтер или офицер и поставит под ружье. Нет уж! Невелик труд – побриться.

Натянув белье и сунув ноги в тапки, Федор отправился обратно. Дверь в комнату оказалась незапертой. Распахнув ее, Федор вошел внутрь и замер при виде неожиданного зрелища. Возле ближней койки, упершись локтями в матрас, стояла баба с задранным на спину подолом. К ее голому заду пристроился один из соседей Федора, громко шлепая животом по ее белым ягодицам. Рядом, со спущенными штанами, стоял второй сосед, сжимая в руке набухшую елду.

– Быстрей, Петька! – умолял товарища. – Быстрей! Мочи нет терпеть.

– Погодишь! – отвечал занятый блудом Петька. – Только в смак вошел. Условились ведь, что я первый.

Он крепче ухватил бабу за белеющие бедра и, зарычав, потянул их на себя. Федор плюнул и, обойдя страждущего сожителя[2], подошел к своей койке. Повесил влажное полотенце на спинку, спрятал мыло и бритву в сундучок. Затем не спеша накинул на себя косоворотку, натянул брюки и выходные сапоги, намотав на ступни свежие онучи. Надел пиджак и кепку. Тем временем Петька, наконец, уступил товарищу объект вожделения и сейчас валялся на свободной койке, лениво наблюдая за пристроившимся к бабе товарищем.

– Значит, так, – сказал Федор, подойдя к нему. – Я в трактир. Чтобы, как вернусь, ее не было, – он указал на бабу. – Понял?

– Будет сделано, – ухмыльнулся Петька. – Сам не хочешь, Федя?

– Тьфу на вас! – сплюнул Федор и вышел.

– Чтой-то он? – спросила баба, повернув голову и не обращая внимания на сопевшего позади мастерового. – Словно не мушчина.