Иногда применяемая СМЕРШем тактика выжидания приносила результаты. Так, к нам повадился заглядывать старший повар лагерной кухни, щеголеватый и нагловатый парень. Он приходил за английскими сигаретами, которые сохранились у некоторых "африканцев". Всякий раз сетовал: дело его давно закончено, вины за ним никакой нет, а вот почему-то держат в зоне. Однажды пришел радостный: "Скоро выхожу на свободу". А потом пропал. Я подумал, что он наконец-то распрощался с зоной, но оказалось, что кто-то его опознал. Выяснилось, что он служил в немецком карательном отряде. Получил 25 лет.

Однажды нас подняли раньше обычного, приказали готовиться к отъезду, выдали сухой паек. Строем, под охраной, мы дошли до вокзала, где нас принял конвой внутренних войск. Снова команда - "Сесть на землю, не шевелиться". Всех обыскали, и вот мы в товарном вагоне - двухъярусные нары, параша, двери наглухо заперты. Поезд тронулся, снова в путь. Куда? Этого никто не знал.

К концу дня подъехали к окраине какого-то большого города. Поезд остановился около платформы, и мы в открытое окошко спросили проходящих, что это за город. "Москва", - прозвучало в ответ. Это всех ошеломило.

Часа через два мы были в Подольске. Строем под охраной прошли по шоссе километров пять до поселка Щербинка и оказались в лагере СМЕРШа. Я был в смятении: так близко от Москвы и так далеко от дома!

Еще в Рязани я разговорился с одним пожилым москвичом. Дело его было закончено, он чем-то хворал и его должны были вот-вот выпустить. До войны он с семьей жил на Большой Полянке, я - на Якиманке, и мы почувствовали себя соседями. В Щербинке он нашел меня и сказал, что его выпускают, и я дал ему свой адрес и телефон.

Дня через два-три я утром вышел из дома к колонке, расположенной около забора, помыл лицо после бритья и, стоя к забору спиной, вытирался. Вдруг меня окликнули. Я обернулся и замер - это была жена!

Я сказал, чтобы она шла к проходной, сам поспешил туда же и спросил у дежурного офицера, можно ли повидаться с женой, которая приехала из Москвы. Он сейчас же отпер наружную дверь и впустил Миру, затем прошел в смежную комнатку, предназначенную для отдыха охраны, велел находившимся там солдатам выйти и пригласил нас. "Можете спокойно посидеть и поговорить". Это было началом моего возвращения к жизни.

На следующий день Мира снова была в Щербинке. Дежурный лейтенант взял у нее паспорт, выпустил меня из лагеря, и мы около часа погуляли. Еще через день приехал отец Миры, Ефим Маркович. Встреча была очень сердечной.

* * *

Лагерь в Щербинке был транзитным. Сюда поступали прошедшие следствие и не преданные суду. Здесь их как бесплатную рабочую силу распределяли по трудовым лагерям СМЕРШа.

В следующий свой приезд Ефим Маркович - человек энергичный, целеустремленный, разыскал кого-то из начальников и переговорил обо мне. Тот сказал, что к "африканцам" отношение особенно недоверчивое, но не исключал, что к Октябрьским праздникам я могу быть освобожден, а пока обещал постараться направить меня в Москву на строительные работы. Для этого надо было заполнить анкету, указав в графе "профессия" каменщик. Не без колебаний заполнил я анкету. Ефим Маркович был доволен, не сомневался в успехе этой затеи. "Теперь будем ждать", - сказал он.

Дня через два, в воскресенье, Мира приехала с Наташенькой и своей матерью, Эсфирью Львовной. Погода стояла солнечная, теплая, настроение было прекрасное. Я помнил Наташу крошкой в колясочке, а сейчас видел красивую четырехлетнюю девочку с живым и умным взглядом. Она дичилась меня, но и я робел перед нею.

В один из следующих дней, когда в очередной раз должен был приехать Ефим Маркович, "африканцы" утром неожиданно получили приказ: с вещами на выход. Сердце мое сжалось. Строем мы дошли до Подольска, а там - те же товарные вагоны, те же нары и параша, тот же грубый конвой. Поезд тронулся.

Снова в путь и снова неизвестно куда!

* * *

Через два дня мы были в Сталинграде. Было начало августа 1944 года. Большой лагерь СМЕРШа на берегу Волги в промышленном районе города, далеко от его центра. Город в руинах. Следы великого сражения потрясли нас.

Развертывалась огромная работа по восстановлению Сталинграда. Нас направили на восстановления Сталинградского тракторного завода и примыкающего к нему жилого района.

Крутой, высокий берег Волги, внизу причал - здесь разгружались суда, привозившие лесоматериалы, в основном, бревна. Мы вручную затаскивали все это наверх и грузили на автомашины. Рабочий день - 12 часов.

Месяц спустя нас перевели на восстановление жилого фонда. За нашей ротой закрепили четыре полуразрушенных четырехэтажных дома в нескольких километрах от лагеря.

Поразительное совпадение: оказалось, что прораб до войны работал главным механиком на льнокомбинате в городе Меленки Владимирской области, на котором я часто бывал. В Сталинград он попал по трудовой мобилизации, жил здесь же, на строительной площадке, в уже отремонтированном полуподвальном помещении, с женой и десятилетней дочерью. Оба мы обрадовались встрече, вспомнили прошлое, он пригласил меня к себе на квартиру, и мы выпили по стопочке. Я стал работать помощником прораба.

Потянулись дни и недели. Ежедневно вышагивали мы свои километры на работу и обратно. Прораб и его жена относились ко мне с большим вниманием, двери их квартиры были для меня всегда открыты. С теплым чувством вспоминаю я этих людей.

Как-то, возвращаясь с работы, я увидел стоявшего возле проходной человека с чемоданом, это был... Ефим Маркович, мой тесть! О том, что я в Сталинграде и в каком именно лагере, он узнал в Щербинке, но как он сумел получить командировку или какой-то иной документ, без которого в те годы передвигаться по стране, а уже тем более вернуться в Москву было невозможно?

Командир нашего конвоя помог мне получить разрешение выйти на весь вечер из лагеря в сопровождении расконвоированного сержанта, оставшегося работать в системе СМЕРШа. Втроем мы дошли до квартиры моего прораба, вместе поужинали, Ефим Маркович остался там ночевать, а мы с сержантом вернулись в лагерь.

На следующий день было воскресенье, мы не работали. Я снова получил разрешение выйти из лагеря и с тем же сержантом дошел до квартиры прораба. Он оставил меня там, сказав, чтобы я вечером возвратился в лагерь один, караул в проходной будет предупрежден. Я провел с Ефимом Марковичем весь тот день. При прощании он передал мне кучу продуктов и довольно крупную сумму.

Встречи с близкими успокоили меня. Сознание, что дорогие мне люди живы и благополучны, принесло душевную устойчивость. Вместе с тем сильнее стала тяготить неясность моего положения. Не коснулась ли меня и всех "африканцев" та длительная "выдержка", применяемая СМЕРШем, о которой я писал выше?

Сейчас события того времени видятся издалека и понять их легче. Думаю, нас держали в лагере не потому, что все же надеялись на появление каких-либо улик. Скорее всего в основе позиции СМЕРШа лежало недоверие к каждому пришельцу из-за рубежа, которое стало органической частью советского образа мышления.

Подошел декабрь 1944 года. Зима вступала в свои права, и всем лагерникам стали выдавать зимнюю одежду - ватники, валенки, шапки-ушанки, но нас это не коснулось - "африканцы" продолжали ходить в своей легкой английской форме. Мы увидели в этом добрый знак: СМЕРШ не собирается продержать нас зиму в лагере. Об этом думалось, об этом велись разговоры.

У меня еще раньше появился знакомый из другой роты, интеллигентный молодой человек, мы прониклись доверием друг к другу. Его дядя, брат отца, генерал, занимал какую-то должность в Сталинградском гарнизоне. Они регулярно виделись. Дело этого молодого человека тоже было давно закончено, но его, как и нас, "выдерживали". Генерал обращался к начальнику лагеря с просьбой ускорить освобождение племянника, но ничего не добился кроме того, что племяннику как-то разрешили два дня побыть у дядюшки дома.

И вот однажды в конце месяца мой знакомый говорит мне, что его дядя прослышал о предстоящем освобождении определенного контингента лагерников и что это связано с передовицей в газете "Правда", которая в те времена, как известно, отражала позицию высоких партийных инстанций. Суть передовицы: людям, которые вернулись в Советский Союз и которые могут принести пользу стране, следует такую возможность предоставить.