Собственно говоря, ужасного здесь, на Шпицбергене, хватало не только на шахте. Хоть их подразделение и называлось всеми гэ-эс-вэ, что означало горноспасательный взвод, а спасательными операциями им приходилось заниматься в самых разных местах. Посёлок Баренцбург помимо шахтного хозяйства имел четыре вертолёта, два морских буксира, российское консульство, школу, детский сад, большой клуб с плавательным бассейном, гостиницу, больницу, научный городок, с десяток жилых зданий – и всё это около двух тысяч населения, где дня не проходило без происшествий, на которые срочно вызывались бойцы ГСВ. То устроили драку в общежитии, то кто-то кому-то по пьянке откусил нос, пожевал и выплюнул, то начался пожар в клубе, то белый медведь объявился в посёлке, то грузовой корабль по пути в Баренцбург не мог пробиться через толстый слой морского льда, и тогда вызывали спасателей со взрывчаткой, чтобы проложить путь судну, везущему продовольствие и другие товары жителям заполярного городка. Чего только не случалось – и всегда как пожарники или как полицейские появлялись либо бегом, если недалеко от помещения взвода, либо на снегоходах (большую часть года архипелаг Шпицберген в снегу) сильные ребята ГСВ, с которыми не надо было спорить, а следовало выполнять их команды, да и самим им приходилось немало трудится.
А то ещё был случай из разряда курьёзных. Каждое воскресенье на площади перед столовой шахтёры разворачивают торговлю своими поделками, картинами и сувенирами, привезенными с материка. Покупателями являются туристы, приезжающие на снегоходах или в летний период на туристических судёнышках, прибывающие в норвежский посёлок Лонгиербюен с материка и почти три месяца совершают челночные поездки между российскими и норвежскими посёлками. В такие дни сувенирный базар собирается сразу, как только на горизонте залива появляется судно. Торговцы, не занятые в это время служебными обязанностями, быстро выносят свои товары и раскладывают на столах. Вот в один из таких летних базаров рассеянный турист, увлёкшись покупками, положил на край стола фотоаппарат и забыл о нём. Вспомнил уже на судне, когда то отошло от причала и направлялось в Лонгиербюен. Незадачливый турист тут же сообщил об этом капитану, сказав, что аппарат пропал на русском рынке. Капитан, не долго думая, позвонил по рации в посёлок, и скоро весть пропаже, которую представили как кражу, дошла до директора, а тот, разъярившись, поднял на ноги ГСВ и приказал перевернуть весь посёлок, но найти аппарат. Курьёзным этот случай был потому, что сам продавец, на чьём столе турист забыл свою фотокамеру, не сразу заметил это, а когда увидел, не мог понять, чей аппарат и кому его отдать. Ну, так или не так было на самом деле, но пропажа была возвращена владельцу, для чего в норвежский посёлок был отправлен незамедлительно поселковый буксир. И такими делами приходилось заниматься ГСВ.
Настеньку тоже одолевали мысли. Отмечая автоматически плохое состояние идущего впереди норвежца, с видимым трудом переставлявшего ноги, и с беспокойством поглядывая на широкую спину Степаныча, шедшего чересчур быстро, но всё-таки останавливавшегося изредка, чтобы оглянуться назад на отстающих от него спутников, она думала совсем о другом.
Она снова была в Ялте. В палате родильного дома, где женщина врач в безумно белом больничном халате и совершенно таким же бледным лицом вдруг сообщила, что родившуюся три дня назад дочку Настеньки, которую она и в глаза ещё не видела после родов, врачи не смогли выходить. Но ребёнок же родился и был жив. Настенька потрясена. Три дня, когда она ждала, что принесут, а его всё не приносили, она гнала прочь всякие предчувствия, и вдруг случилось. И в эту минуту страшного удара её соседке по койке Тане, которой, кажется, не исполнилось тогда и шестнадцати лет, сестра приносит на кормление мальчика. Настенька, как будто вновь наяву, видит уткнувшуюся в подушку голову совсем ещё девчонки и слышит её приглушённый подушкой и рыданиями голос:
– Не буду, не буду кормить.
А Настенька, ничего не сознавая, кроме того, что у неё самой нет больше ребёнка, но вот он есть совсем рядом чужой, такой же маленький, но никому не нужный, и он хочет есть, а её груди полны молока, которое давит изнутри, просит ребёнка. И как же она скажет своему драгоценному Володечке, что ребёнок погиб, когда вот же есть рядом тельце, к которому стоит только протянуть руки, и оно будет у груди? И она протягивает дрожащие руки и тихо умоляюще просит сестру: «Дайте мне! Дайте, пожалуйста!»
Да, нельзя Володю оставить без ребёнка. Ведь это именно он пришёл на помощь, когда Настеньку опоили в университете, и на безвольной, беззащитной девушке, потерявшей фактически сознание, удовлетворили свою похоть трое один за другим. А потом, даже не зная, чей у неё должен родиться ребёнок, она решила избавиться от него, но в больнице перед абортом потребовали согласие потенциального отца. Володя, её школьный товарищ, давно влюблённый в Настеньку, сначала уговаривал оставить ребёнка, убеждая, что смогут вырастить его вместе, но видя решительный отказ девушки, выступил в роли отца, согласного на аборт. Как же можно было и в этот раз не оправдать его надежд на отцовство?
Она вспомнила каждое мгновение передачи ей маленького сокровища. Вспомнила, как подумала в тот момент, что она благодарна этой глупой девчонке за её отказ от ребёнка. Его отдали Настеньке и оформили документы о рождении у неё мальчика, а погибшую девочку оформили на Таню, и та счастливая в тот же день покинула роддом.
А как был счастлив Володя, думая, что это его сын! Настенька не могла сказать ему ничего другого, не могла сказать правду. Взяв всю вину на себя, спрятав глубоко в сердце боль о погибшей дочери, она тоже ощущала счастье, прижимая к груди маленькое тёплое существо, жадно сосущее молоко.
Теперь Настя думала, что, если бы она знала всё, что случится в ходе дальнейших событий, то и тогда она поступила бы точно так же, хотя случилось всё очень плохо. События замелькали в её голове с калейдоскопической скоростью. Всё ужасное, насколько она помнила, приходило неожиданно. Ну, пусть она знала, Володя сам предупреждал её о том, что у него обнаружили белокровие. Она всё равно не верила, что судьба в который раз может сыграть над нею злую шутку, и вышла за него замуж, и сыграли свадьбу. А через год после свадьбы, не успев наиграться с сыном вволю, Володя ушёл из жизни. Ещё через год в стране произошёл политический переворот: к власти пришёл Б.Н. Ельцин. Для Настеньки это случилось как гром с ясного неба. Тогда она уехала на Шпицберген.
Прошло целых шесть лет, как она здесь на здесь на далёком архипелаге, застрявшем среди ледников, тянущихся белыми языками с гор между снежными шапками вершин, восхитительно сияющих розовым цветом в минуты солнечного заката. А сейчас сентябрь, время, когда солнце вечерами опускается совсем низко к горизонту, будто собираясь спрятаться за него, но проходя мимо, чтобы потом снова подниматься над снегами полярного архипелага. Увидят ли они это солнце сегодня?
Норвежец сел на огромный кусок породы, вывалившийся совсем недавно из кровли. Сквозь маску послышался его глухой голос:
– I can’t walk any more2.
Настенька оторвалась от своих мыслей, стащила с лица маску и закричала в спину ушедшего было дальше спасателя:
– Он не может идти!
Степаныч резко развернулся, в один прыжок очутился рядом и буквально прорычал:
– Надень сейчас же! Я вижу, что он дохляк, но не смей снимать маску.
В это время они почувствовали, что становится жарко. У Настеньки было странное ощущение нереальности происходящего. Под ногами временами хлюпала вода, казалось бы, здесь в мрачном подземелье должно быть холодно, а тут охватывает жара, и уже кажутся лишними тёплые куртки и брюки и даже каска на голове. Степаныч приблизил свою голову к Настеньке и прокричал:
– Я возьму норга на спину, только ты подсади его. Начался пожар.
