По этому указу Съезд народных депутатов и Верховный Совет прекращали свою деятельность. Ельцина поддержал Совет Министров во главе с Виктором Черномырдиным, мэр Москвы Юрий Лужков и незначительная часть депутатов Верховного Совета.

«…Выражаю надежду, что все, кому дорога судьба России, интересы процветания и благополучия ее граждан, поймут необходимость проведения выборов в Государственную Думу Федерального Собрания Российской Федерации для мирного и легитимного выхода из затянувшегося политического кризиса. Прошу граждан России поддержать своего Президента в это переломное для судьбы страны время». – такими словами заканчивалось обращение Бориса Ельцина к гражданам.

Но Председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов и вице-президент Александр Руцкой не захотели, по понятным причинам, поддержать президента и вступили с ним в жесткую конфронтацию, которая и закончилась штурмом Белого Дома. Надо было срочно ехать в Смольный. Бог знает, что могло сейчас произойти, и лучше было быть в своем кабинете.

– 

Планы несколько меняются, я должна ехать в Смольный прямо сейчас, ты, я думаю, понимаешь почему,

– обратилась Альбина к Русланчику.

–

В институт сегодня не ходи, подожди меня здесь. Я приеду сразу как освобожусь, – не привыкшим к возражениям тоном сказала Альбина. – Если никаких катаклизмов не произойдет, вечером поедем в клуб, как и собирались, а потом в магазин.

С нужными людьми о тебе я поговорю, как только представится возможность. Все. Я поехала. Жди, не скучай.

Она с любовью посмотрела на него, нежно поцеловала в губы и выбежала из кухни. Через минуту хлопнула входная дверь и Русланчик остался один. Он неспеша доел омлет, выпил свой кофе и пошел в гостиную ждать Альбину.

В Смольном.

Когда мерседес Альбины привез ее в Смольный было уже почти десять. Чиновничий люд толпился в коридорах, обсуждая происходящие события. Атмосфера была наэлектризована до предела – все прибывали в возбужденном состоянии в предвкушении перемен, строились прогнозы по поводу предстоящих событий. Никто не знал – к лучшему они будут или к худшему, эти перемены, но все понимали, что по-старому не останется, и конечно же ожидали кадровых перестановок, увольнений и назначений. Альбина вошла в свою приемную.

– 

Доброе утро, Альбина Петровна, – поздоровалась с ней секретарша.

– 

Доброе утро, Наташа, – ответила Альбина.

– 

Анатолий Борисович назначил совещание на половину одиннадцатого. Будут все вице-мэры

и председатели комитетов, -

доложила Наташа.

– 

Хорошо, принеси пожалуйста кофе в кабинет, – попросила Альбина. – Как настроение в кулуарах?

– 

Ах, все так неожиданно, народ шепчется, говорят, что Анатолий Борисович хочет провести кадровые перестановки, но про вас, вроде, ничего не говорят.

«Еще бы про меня заговорили», – подумала с уверенностью в завтрашнем дне Альбина. Она ощущала себя и действительно была важным, можно даже сказать, ключевым членом команды мэра. Через нее шли все западные инвестиции в город. Она была главным лицом на переговорах с иностранными инвесторами, которые хотели строить заводы в Питере и от нее, во многом, зависели условия контрактов. В очередь стояли производители еды и напитков, автомобилей и оборудования, стремившиеся первыми захватить такой лакомый рынок сбыта, как Россия, заодно уменьшив расходы на производство и логистику. А рынок действительно был лакомый – совок сам больше ничего не производил кроме сырья. Промышленность была уничтожена, а есть, пить и на чем-то ездить людям ведь надо. Поэтому естественно, что в освободившуюся воронку мгновенно хлынули фирмачи. «Позиции у меня довольно крепкие, – решила Альбина, – а вот кое-кого под шумок неплохо было бы убрать. Эти пережитки коммунистического режима до смерти надоели. Ну ничего, Анатолий Борисович, думаю, не упустит возможности с ними разобраться».

Анатолий Борисович Гайворонский был политик конфликтный и человек в общении не легкий. Он прекрасно выступал с трибуны, умел увлечь аудиторию, был блестяще образован и эрудирован, поэтому речи свои произносил без бумажки и не готовясь, ограничиваясь только наброском плана. Он мог рассуждать на любые темы без подготовки, а если дело доходило до спора, то прекрасно владея навыками риторики, мог так построить беседу, что оппонент уже через пятнадцать минут сдувался, терял аргументацию, начинал противоречить сам себе и выбывал из дискуссии как побежденная сторона. Но он совершенно не имел склонности к переговорам, достижению каких бы то ни было договорённостей, согласованию интересов не только с противниками и недоброжелателями, которых вокруг него при таком характере было хоть отбавляй, но даже и с единомышленниками, которые частенько становились бывшими единомышленниками, непрестанно пополняя лагерь его врагов. Мэр в прошлом был профессором права Ленинградского Университета и слыл первоклассным юристом. У него на счету было изрядное количество публикаций в журналах и пара монографий. До прихода в политику это был уважаемый среди научной элиты ученый-практик. Став спикером Ленсовета, он быстро настроил против себя добрую половину депутатов, которые были готовы воспринимать его как первого среди равных, но к которым бедующий мэр относился как демагогам и пигмеям. Но у горожан он пользовался неограниченным доверием. Поэтому во время попытки первого переворота он инициировал создание поста мэра города и организовав выборы, выиграл их, став первым руководителем Санкт-Петербурга нового времени, которому и вернул историческое имя. Он чувствовал себя комфортно когда выступал пред восхищенным народом, стоя на трибуне и слегка картавя толкал в массы лозунги по поводу необходимости перемен и демократизации общества. К рутинной же организационно-административной работе у него совершенно не было пристрастия, и он испытывал настоятельную потребность в людях, которые его от повседневных организационных усилий могли бы избавить. Естественно, что вокруг него приживались в основном личности комсомольского или директорско-прорабского происхождения, умеющие уловить настроение шефа и угодить ему – серые "хозяйственники" без чувства собственного достоинства. Это как правило были люди с небольшими талантами, но имеющие большой опыт подковерной игры. Они были неплохими исполнителями, но готовыми в любой удобный момент, почувствовав выгоду, поменять хозяина. Опираться на таких людей было нельзя, но в окружении мэра были и искренние его единомышленники, которых он и старался назначать на самые ключевые посты.

С мэром, несмотря на его конфликтный характер, у Альбины были прекрасные отношения. Он ценил ее за ум и исполнительность, а также за то, что Альбина могла просчитать любую ситуацию, даже самую нетривиальную, и составить многоходовку, непременно ведущую к успеху. Кроме того – она была родственницей его самого ярого приверженца и личного друга, Дмитрия Владимировича Пургина, занимающего пост вице-мэра, который в свое время по просьбе жены, двоюродной сестры Альбины, устроил ее на должность помощника председателя комитета по внешним связям, о чем пожалеть ему никогда не пришлось. Мэр настолько доверял Пургину, что в свое отсутствие оставлял его на хозяйствование, позволяя ему принимать самостоятельные решения, отменять которые никогда повода не возникало.

Пургин и Гайворонский были знакомы давно, еще по Университету. Пургин не был юристом, он закончил Восточный факультет и потом некоторое время служил в посольстве в Иране. Еще после окончания университета он мечтал о распределении в какую-нибудь восточную страну, но остался в аспирантуре. Его любимым предметом всегда была история древних восточный царств. Он знал историю Шумеров, Ассирии, Элама, Персии досконально, мог свободно читать глиняные таблички на древне аккадском, тексты на древне персидском, арамейском и ряде других мертвых языках, что давало ему неисчерпаемый материал для научных исследований. Пургин слыл безусловно подающим надежды ученым и даже снискал некоторую известность в научных кругах за свою теорию классовых обществ древневосточных деспотий. Однако долго изучать историю ему не пришлось, и в Иран он отправился вовсе не за этим. Во время обучения в аспирантуре он был завербован компетентными органами, с целью привлечь его к секретной операции по разворачиванию атомной программы в Иране, и после успешной защиты кандидатской диссертации отправился туда воплощать ее в жизнь в составе группы коллег в ранге секретаря посольства. С задачей своей он блестяще справился, и незадолго до перестройки вернулся в Ленинград, где стал профессором на восточном факультете университета. Защита докторской диссертации на тему сравнительного и сопоставительного анализа письменных источников и комплексного исследования археологических  данных с целью реконструкции исторических событий и их хронологии – работе над которой он посвящал все свое свободное от защиты государственных интересов время – принесла ему уже широкую известность. Регулярно пересекаясь с Гайворонским на различных университетских мероприятиях, они близко сошлись, а затем и подружились. Они любили углубляться в теоретические разговоры о социологических и психологических процессах, протекающих в обществе, проникать в глубинную сущность таких сложных явлений как человеческие убеждения и иллюзии, любовь и ненависть, конформизм и независимость. Они искали ответы на вопросы о том, изменятся ли поступки человека, если обстоятельства вынудят его принять новые установки, что побуждает людей то помогать, то причинять вред друг другу, от чего вспыхивают социальные конфликты и многие другие нравственно-философские вопросы, ответы на которые изменяются вместе с изменением общественной формации. И самое главное их обоих волновало, сколько еще может продержаться существующий строй, поскольку было очевидно, что без коренных перемен, без реформы экономики, существование нынешней системы обречено. А если реформы состоятся, то они неизбежно приведет к ряду социальных потрясений, поскольку устоявшиеся связи будут нарушены. Их дружба крепла, и когда Гайворонский на рубеже восьмидесятых и девяностых решил попробовать себя на политическом поприще, Пургин, не без поддержки соответствующих органов, отправился вслед, чтобы вовремя оказать посильную помощь, если таковая потребуется.