– Слушай, Джок, ты что сегодня такой напряженный? Можно подумать, в первый раз чудище в лабораторию везешь. Мы же ее уже столько таскали! Она же смирная, как щенок, не то что некоторые.
– Да мне плевать, сколько! Я жить хочу, понял? Мне не платят за то, чтобы подыхать с оторванной башкой. Все, кончай действовать на нервы. Сначала тому молодому умнику приспичило в первом часу ночи эксперимент устроить, а теперь еще и ты тут выкаблучиваешься! Тест запустил?
– Запускаю…
Зудение в голове усиливается, волной накрывает ее целиком, и она тонет в нем, беспомощно открывая рот, словно рыба, выброшенная на берег. Что такое «рыба»? Что такое «берег»? Она не помнит. Она помнит только самое важное – ее зовут Карина. Карина Серенова. И мама за ней не придет. Она никогда не придет, потому что умерла много лет назад. Я не хочу снова!! Волна уходит, но зудение остается – оно всегда внутри, когда она не привязана к стенду. Если бы оно пропало хотя бы на минуту или две, чтобы она успела дотянуться своими невидимыми руками хотя бы до тех, кто рядом!
Глухо стукает крышка, и голоса отдаляются, глохнут, но не смолкают окончательно. Она плывет в черной пустоте, и только где-то сбоку кружится и пляшет многоцветная радуга. Она всегда где-то сбоку, ее не увидеть, как ни поворачивайся. Ее даже не поймать невидимыми руками, потому что на стенде ей больно и плохо, а в темной комнате она не чувствует их из-за шума в голове.
– Вахта, команда три пошла. Направление – стенд номер пять.
Ящик слегка дергается, и ее прижимает плечом к твердому холоду. Сейчас ее настоящие руки свободны, и при желании можно ощупать изнутри железные стенки. Но она не станет. У нее нет сил.
Дрожь от катящихся по полу колесиков ящика – и тишина.
Как хорошо… тихо… в голове нет зудения… Нет зудения? Тихо?
– Джок! Красный сигнал! Блокиратор вырубился! Смотри!
Теперь она снова чувствует свои невидимые руки. Они сжаты в тугие комки…
– Вахта, у нас ЧП – отказал блокиратор «саркофага»! Разворачивай его, быстро! Обратно в камеру, пока она не очуха…
Ее невидимые руки с силой распрямляются, и выбитая крышка ящика с громким звоном отлетает в сторону. Настоящие руки, с трудом сгибаясь, царапают маску – содрать, отбросить, увидеть! А еще теперь она может видеть и не-глазами тоже! Свет режет глаза – две расплывчатых фигуры в халатах отступают назад – своими не-глазами она видит ужас, искажающий их лица – ее невидимые руки хлещут во все стороны, словно пучок разъяренных змей – одно тело с силой врезается в стену и оседает – голова второй фигуры трескается и разлетается, теплые капли на всем теле, соленый вкус на губах – встать! Встать! Встать!
Тело не слушается, одеревенев. Встать! Она крепко цепляется за края ящика и изо всех сил тянет себя вверх, к свету. К свободе.
Встать! Ноги не слушаются, пол бросается навстречу – тупая боль в отбитых локтях и ладошках. Встать!
Они пожалеют! Они страшно пожалеют о том, что делали с ней! Она станет рвать их на куски, пока ее не убьют… тело словно деревянное, ноги подкашиваются. Нет. Нет. Надо бежать, пока они не спохватились. Она должна бежать и прийти в себя, а месть оставить на потом.
Шаг. Второй. Третий. Куда она идет? Вперед. Она в доме. В большом доме. Надо найти дверь или окно и выбраться наружу. Надо найти дверь – окно неудобно, высоко и со стеклами. Дверь. Где дверь?
По сторонам коридора – двери, двери, двери… На ближайшей – номер семь. Она помнит, что это – цифра семь! Она мало что помнит, но цифры – помнит. От двери идет знакомое зудение – туда нельзя, она снова потеряет невидимые руки.
Далекий голос с неподвижного тела.
– Команда три, почему стоите на месте? Я вас не вижу, камера наблюдения отключилась. Команда три, ответьте вахте. Команда три!..
По коридору. Вперед по коридору. Неважно, куда, лишь бы вперед.
Навстречу – скрип колесиков. Из-за угла выворачивает еще один ящик, за поручни держатся двое в белых халатах.
– …эту новенькую пока приказано зафиксировать в двадцатом боксе, потом ее…
Оборванная на середине фраза. Они далеко. Они позовут на помощь. Не успеть остановить. Ноги как деревянные, по коже начинают бегать злые мурашки. Каждый шаг отдает болью в ступнях. Быстрее! Еще быстрее.
Не успеть. Одна фигура быстро сует руку в карман, и мгновением позже в коридоре раздается глухой вой. Сирена плачет-заливается, а двое уже снова исчезают за углом. Не догнать, не достать.
Сирена. Ящик посреди коридора. Они мучают кого-то еще? Не только ее? Нужно помочь… Удар невидимых рук, мигание красных лампочек, отброшенная крышка – стальные петли вырваны с мясом, в глубине ящика – сжавшийся, тихо поскуливающий комочек. Знакомое зудение в голове – ударить по ящику еще и еще, чтобы оно утихло навсегда. Сирена вопит.
– Вста… вай… – Пересохшее горло не слушается. – Пойд… дем…
Невидимые руки послушно тянутся вперед, выдергивая комочек из ящика. Девочка. Еще одна девочка. Младше ее. Перепугана до смерти. Не-глазами видно – у нее тоже невидимые руки! Они оживают, мерцают, беспорядочно мечутся вокруг, хлещут по невидимым рукам Карины – внезапная боль, словно от жидкого огня на стенде – потом внезапно успокаиваются и сворачиваются спиралями.
– Пой… дем…
Топот ботинок за углом. Двое – мерцающий полумрак скрадывает черты лиц. Растерянные голубые глаза смотрят на нее поверх дула пистолета, палец дрожит на спусковом крючке. В расширенных зрачках непонимание и растерянность, и невидимые руки врезаются человеку в лицо, крушат нос и скулы, и череп трескается от страшного удара о противоположную стену коридора… Мгновением позже рядом изломанной куклой валится второй.
Заливается сирена. Пистолеты. Они начнут стрелять. Она умеет останавливать железные шарики поодиночке, но если их много, ей не справиться одной. Нужно укрыться… дверца ящика? Она тоже железная, пули отскочат. Можно нести ее перед собой – но тогда она не сможет убивать, расчищая дорогу.
Эта девчонка! Рывком вздернуть на ноги.
– Слушай… – Голос слушается уже лучше, сухое горло слегка смачивает слюна. – Надо бежать. Возьми дверь. Закрывай нас от пуль. Понимаешь?
В глазах девчонки – страх. Она еле стоит, съежившись, обхватив себя за плечи. Она не понимает… Рывком вздернуть с пола железную пластину – как заставить ее подхватить?
– Держи! Держи крепче!
Девчонка продолжает скулить, но ее невидимые руки бросаются вперед и крепко хватают дверцу.
– Хорошо. Держи так. Пойдем…
Внезапно она видит не-глазами – там, дальше, есть дверь. За дверью – лестница. Четыре пролета вверх и еще одна дверь. Потом много-много стекла – и за ним свобода. Она не задумывается, как именно видит, сейчас – неважно. Главное, путь известен.
Заливается сирена. Топот ног по коридору – все ближе и ближе.
Она не вернется в темную комнату. Ни за что.
– Не-на-ви-жу!.. – бьется в стены коридора отчаянный крик.
11.05.843, земледень
Цукка проснулась от того, что солнечный луч, проскользнувший сквозь крону дерева за окном, щекотал ей глаза. Громко щебетали неведомые птицы. Девушка сладко потянулась и протерла глаза. Потом взглянула на циферблат наручных часов, лежащих на подоконнике. Мамочки! Уже восемь утра, девятый! Ничего себе она разлежалась! Она же столько планировала сделать…
Она соскочила с постели и принялась лихорадочно копаться в сумке, разыскивая халат. Побыстрее разобраться с утренним туалетом – и за дело! В животе пробурчало. Да, еще надо позавтракать. У нее с собой ни крошки, ведь она планировала купить что-нибудь на завтрак вчера вечером. Не сложилось…
Интересно, у Дзинтона еще осталась вареная картошка с колбасой?
Она выскочила в коридор, и живот заурчал еще громче, когда в нос ударил изумительный аромат. Из двери кухни несло чудесным запахом жареного мяса и яичницы. Она прокралась к кухне и осторожно заглянула внутрь.
– Привет, госпожа Цукка! – весело сказал Дзинтон. – Сильна ты дрыхнуть, однако! Я уже собирался возле твоей двери утреннюю песню петь. Есть, небось, хочешь?
