– Открыл второй фронт!
– Во-во! – встрепенулся Ласточкин. – Если мы б творчески к процессу подошли, то поймали бы. А тебя – в госпиталь! Ты раненый. И Шабалина тёща скалкой оприходовала. Тоже почти раненый.
– Боевая женщина, – подхватил Морозов. – Нам нужны такие.
– Короче, он это, – подытожил судмедэксперт. – Только с приподвывертом!
Он глянул в тёмное окно и тут же ринулся к двери.
– Бегу, лечу! – бросил он и, обернувшись, со значением добавил. – А то у меня не только тёща, но и жена боевая!
Морозов ухмыльнулся: «Понял, что Анька на него не клюнула».
На пороге Ласточкин столкнулся нос к носу с Шабалиным, строевым шагом направлявшимся к «главному», потрепал его, прямо как Мурзика, по плечу и ускакал, наконец, домой.
Шабалин, едва перешагнув порог кабинета, слюняво запричитал:
– Мурзенька!
Пёс с радостным визгом бросился вперёд и сразу поставил лапы ему на плечи.
– Будет цацкаться! – улыбаясь, проворчал Морозов. – Юр, а ты чего не дома? Тебе на электричке пилить!
– «Люди гибнут за металл», – процитировал Шабалин, не переставая гладить Мурзика.
– Не евши, наверное, – вздохнул Морозов. – А у меня бутеры закончились. Мы с Мурзиком бутеры с салями съели.
– Я сбегаю! Шаурма за углом!.– крикнула Анна и пулей вылетела из кабинета.
Шабалин хотел остановить её, поймав за руку, но его ловкость напрямую столкнулась с резвостью барышни, желающей, во что бы то ни стало, отличиться, и… Фьюить! Не поймал.
– Чего? Зачем? – начал было ворчать Шабалин, но было видно, что ему такое внимание очень приятно.
– Для тебя старается! – произнёс Морозов.
– Для тебя, – уточнил Шабалин.
Он вновь стал любовно трепать Мурзика по загривку.
Морозов вспомнил, как Шабалин с друзьями из отдела принёс ему в госпиталь маленького чёрненького щенка, поднял над головой, и щенок, заскулив, описался от страха, а он, Морозов, схватил его, засунул под одеяло, и тот притих и, пригревшись, уснул. Тогда Морозов вдруг категорично заявил, что малыш останется с ним в госпитале. И он остался. Среди ночи продрал свои младенческие глаза, не заплакал, нет, а как-то неистово стал лизать заклеенную рану Морозова. А потом с обходом пришла пожилая медсестра и потом позвала доктора, и они, вместо того, чтобы всыпать оперу по первое число и выкинуть из палаты собаку, взяли Мурзика на руки и стали, смеясь, его ласкать. Затем принесли молоко. Мурзик, смачно чавкая, всю тарелку вылакал и со знанием дела наделал несколько луж прямо под капельницей. Тогда медсестра забрала Мурзика к себе, приводила каждый день к Морозову, и тот вскоре энергично пошёл на поправку. (А до этого он в трезвом уме и твёрдой памяти, на полном серьёзе вёл переговоры о переезде в хоспис).
Когда Морозова выписали – медсестра даже прослезилась и попросила, чтобы они с Мурзиком хотя бы иногда навещали её. Морозов пообещал. Но ему всегда было некогда. А потом он узнал, что медсестра умерла.
Морозов знал, что Шабалин тогда тоже мог взять Мурзика к себе на время и взял бы! Но тот жил с тёщей в тёщиной квартире. И боевая тёща была крайне опасна, так как могла в припадке гнева прибить собаку каким-нибудь кухонным предметом.
Морозов никому не разрешал играть со своей овчаркой. Шабалин был исключением. Морозову даже нравилось наблюдать, как радуется Мурзик его приходу, как ласкается. И сейчас он сидел за столом и улыбался.
– Сокровище, а не собака! – приговаривал Шабалин. – Знали, кого тебе дарим. Голубых кровей пёс. Аристократ, блин! В крутом питомнике взяли.
Морозов тряхнул головой.
– Раз уж ты здесь… – начал он.
– Ага, – кивнул Шабалин.
– Давай с тобой поразмыслим, как он, – и Морозов ткнул пальцем в стол, где веером были разложены фотографии жертв.
– Мы с тобой уже три года по-маньякски мыслим. Только «умный» там, а мы, тупые, здесь.
– Но сегодня, согласись, неординарный случай.
– Ага.
– Увидим мир с позиций «умника» и ответим на поставленный вопрос. Что надо спросить?
Шабалин в упор взглянул на Морозова.
– Тебе Анька Зубова нравится?
– А тебе твоя тёща? – парировал Морозов.
– Ой, – скривился Шабалин. – Можно подумать, я боюсь. Да с ейной дочкой, можно сказать, из-за сыновей живу! Парней жалко. Как расти будут без отца?
– Сердобольный папаша…
– Не сердобольный, а ответственный! – вскинулся Шабалин. – Тебе-то легко говорить! Отец – генерал. Хороший, конечно, мужик, не спорю. Но со связями. А значит, ты у них под крылышком. Легко быть независимым, когда всё есть! Взял – развёлся. Другая понравилась – привёл. Есть же куда привести! Квартира от родителей. И у жены своя квартира. Не жизнь у тебя, а малина.
Морозов угрожающе сдвинул брови. Шабалин увидел это, поэтому ещё сильнее стал тискать Мурзика, даже нервно трепать за уши. Морозова сердить нельзя. В гневе он – «фантомас разбушевался». Редко, но метко.
– Короче! – процедил Морозов.
– Полюбил я… – вдруг выдохнул Шабалин.
И Морозов, закрыв руками лицо, беззвучно затрясся в хохоте.
– Я тебе, как другу, а ты, – начал канючить Шабалин. – Анька неоперившаяся ещё. Детство играет в одном месте. Я вот ландышей припас. Несколько букетов! Чтоб полная корзинка набралась. Кстати, корзинку прикупил! Под зубовскую дверь поставил. У мамки в деревне ещё ириса целая грядка, да ехать далеко. А жене после того, как она мне не дала, а меня смена тяжёлая была, и разрядка требовалась, так вот… Шиш ей!
Тут Морозов дал выход своим чувствам.
Хохотал он от души, но по-дружески. Увлечение Шабалина новенькой ничего хорошего не сулило. «Поматросит она его и бросит, – сокрушался про себя Морозов. – Он, как ответственный, честно подаст на развод и уйдёт от тёщи из тёщиной квартиры, возьмёт квартиру в ипотеку, запряжётся на пару-тройку других работ, а Анька Зубова ему от ворот-поворот; натешится, наиграется и дёру! А он квартиру ипотечную ей оставит, а сам… Обратно вернуться? Сломанная кость никогда не срастётся, как прежде. Короче, роман с новенькой означает «сломать Шабалину жизнь».
– Я вот денег подкоплю и квартиру в ипотеку возьму! – произнёс Шабалин.
И это Морозов слышал тысячу и один раз. И знал, что своя квартира на долгие годы останется для Шабалина голубой мечтой, не более. Ему, деревенскому парню с Орловщины, дюже подфартило жениться на «подмосквичке», прописаться и жить в Подмосковье. Он не снимал, как другие, квартиру, а жил даже не в двух, а в трёхкомнатной квартире. Пусть в старом доме, пусть в «брежневке». Но у детей – своя комната, у них с женой – своя комната, и у тёщи своя. Правда, тёща была не одна, она делила апартаменты с наглым мордастым котом, которого Шабалин окрестил «Кабысдох» и по возможности пугал пылесосом за то, что тот метил его ботинки.
А ещё у злополучной тёщи был собственный загородный садовый участок, где Шабалин с крестьянским размахом уже поставил и домик, и несколько теплиц, и пробурил скважину, а в августе он собственноручно закатывал бесчисленное количество банок солёных огурцом-помидоров, а также квасил бочками капусту. (Свою капусту!) И всё это Шабалину не нравилось. «Я в Москву не за этим ехал!» – не раз заявлял он. Но жизнь даёт нам то, что действительно необходимо. И тёща держит рукастого Шабалина на коротком поводке, чтобы не сбежал. И мечта о вольной столичной жизни так и останется для Шабалина голубой мечтой. Но, вероятно, это к лучшему.
Морозов также знал, что ему, коренному москвичу, со связями, привилегиями, с собственной квартирой, доставшейся от родителей, никогда не быть равным Шабалину. Потому что тот – человек на пять звёздочек, а он, Морозов… Здесь стоит сделать паузу.
В отделе над Шабалиным частенько потешались, принимая за деревенского дурачка. А Морозов думал про себя: «Мы все не стоим грязи из-под его ногтей». А как он мог думать по-другому? Полтора года назад Морозов застрелил одного наркодилера, перекрыв тем самым кислород не очень хорошим ребятам, и те, в свою очередь, искала случая, чтобы с Морозовым поквитаться. Его выследили, когда они с Шабалиным осматривали руины заброшенного завода, где когда-то обнаружили самый первый выпотрошенный труп. Морозов знал, что за ним охота, и был начеку, Шабалин тоже. Когда плохие мальчики со свистом налетели, Шабалин успел впихнуть Морозова в щель между плитами, шепнув, что его не тронут, потому что он сам при исполнении и никого не убивал, затем вышел к бандитам и стал вести переговоры. Те – с места в карьер – стали требовать выдачи напарника. «Где главный?» – убийственно просто полетело в лоб. И понеслось! Морозов только слышал прямые угрозы и странные, тихие, невразумительные ответы Шабалина. Нужно было оттянуть время, и Морозов ждал и корячился в неудобной узкой щели. Он давно уже послал смс в «убойный» отдел и нюхом чуял, что спецназ уже где-то рядом. А высовываться нельзя, потому что хлопнут двоих сразу. И вот долгожданный шум-гам, стрельба, Морозов, вылезая из щели, наткнулся на железный прут и глубоко распорол себе правый бок и часть спины. Он сделал шаг к сидевшему на стуле Шабалину и оцепенел. У того зрачки были в поллица. Он, раздетый до пояса, сидел уже отвязанный, но у него на груди, плечах, спине было множество следов от страшных ожогов. Паяльником! А когда Морозов опустил глаза, то увидел, что у мизинца правой руки отрезана фаланга. Потом Морозов уже ничего не помнил, только голос Шабалина: «Врача! Главного подбили!» Открыв глаза в реанимации, Морозов замычал от боли и тут же спохватился: «Разве можно сравнить с…? Разве он сам смог бы вынести пытки?» Шабалин не выдал. Он не пикнул. Молчал! А потом даже не проходил курса реабилитации. Просто замотал палец, взял несколько отгулов и гонял Кабысдоха на даче. Кстати, не считал свой поступок геройским. Вроде, так и должно быть. И многие оперативники не считали его героем: он же за себя стоял насмерть, выйди Морозов из своего укрытия – бандиты однозначно обоих бы положили. Но эти опера просто не были на месте Морозова и Шабалина и видели всю ситуацию со стороны.
