Морозов подошёл к нему и встал впритык, внимательно рассматривая жуткое зрелище.

– Предварительно сделали укол в область сердца. Возможно, ввели фенол. Умерла почти мгновенно, – проворчал Ласточкин.

– Мне нравится слово «почти», – заметил Морозов.

– А разве стопроцентно заключение я могу сейчас дать? – тут Ласточкин оторвался от трупа и выразительно взглянул на Морозова, которого за глаза все опера звали «главный», хотя главным был интересный субъект, сидевший преимущественно в кабинете.. – Ты как будто в первый раз «на трупе»! Ты меня пугаешь, Олег, ей- богу!

– А я думал, что после этого, – Морозов кивнул на обезображенный труп, – тебя ничем не испугаешь.

Он усмехнулся и начал осматривать полянку. Мурзик, сделав круг почёта, со знанием дела принялся водить своим носом по траве. Пёс был породистый, немецкая овчарка, и сторож отличный, и ищейка; сколько раз Морозов брал его с собой на задание – тот всегда что-нибудь находил. Вот и на этот раз не подвёл, уже лает, уже зовёт.

Морозов подбежал к Мурзику, нетерпеливо виляющему хвостом. Посмотрел вниз – ничего. Один сырой. мох. Тогда он нагнулся и пошарил рукой. Есть! Морозов извлёк из-под мха странную вытянутую железяку.

– Скальпель!

Шабалин сразу подбежал и, состроив умную физиономию, принялся изучать скальпель со всех сторон.

– Только, чтоб отпечатки, это… Олег, – забубнил Шабалин.

– А то как будто в первый раз! – с чувством произнёс Морозов и, оглянувшись на судмедэксперта Ласточкина, достал из кармана целлофановый пакетик, затем картинно засунул туда скальпель.

– Видели? Больше не увидите!

– Как остроумно, – проворчал Шабалин.

И тут Мурзик опять завозился, и Шабалин, опережая Морозова, подскочил к нему первым и, впившись глазами в траву, замотал головой из стороны в сторону, напоминая заядлого грибника.

– А! – закричал Шабалин и резко нагнулся. – О!

В руках у него заблестела здоровенная финка.

– Теперь узнаём, кто это. – прошипел он. – Не отвертится!

Подошедший к нему Морозов был, как всегда, спокоен и невозмутим. Он вновь достал из кармана пакет и, двумя пальцами взяв из рук Шабалина нож, любовно упаковал его как серьёзную улику, которая, может, прольёт-таки свет на все эти преступления.

…

Уже третий год Москву будоражили странные убийства.

Оперативников жестокостью удивить трудно, они такого смотрелись, что фильмы ужасов по сравнению с этими реальными зверствами, можно сказать, чуть детский лепет на лужайке.

Но в данном случае убийства были на редкость продуманными и изощрёнными. Трупы находили в разных концах города, и всегда идентифицировать их было крайне трудно, потому как все они предварительно посыпались извёсткой, а затем поливались серной кислотой. Извёстка впитывала влагу, а серная кислота растворяла всё, что только можно растворить. И очевидно серной кислоты было много, даже очень много – наверное, целая ванна. И тела в неё погружали и держали продолжительное время, в связи с чем, ткани тел максимально деформировались, и процесс опознания трупов затягивался на долгие месяцы.

За три года было найдено пятеро. Немолодая женщина, кандидат экономических наук (по рассказам её знакомых, очень интеллигентная), молодая женщина, швея (по рассказам, неинтеллигентная, простая, как три рубля), два неинтересных субъекта мужского пола, один из которых с незаконченным высшим, и старичок. Все, как один, выпотрошенные. Не бомжи, с родственными связями, худо-бедно устроенные: с работой и квартирами, однако никто их особо не ищет и никто по ним особо не сокрушается. И это, пожалуй, было той существенной особенностью, что их объединяла. А так, никакой связи между ними! И никаких зацепок.

Разрабатывали версию с «чёрными» риэлторами, но она отпала сама-собой, когда оказалось, что у старичка своего жилья нет, да и у кандидата наук тоже, а у слесаря с незаконченным высшим была задрипанная комнатёнка в задрипанной коммуналке, но в дальнейшем она без всяких претензий отошла государству.

Нет, «чёрные» риелторы так не работают.

Морозов, со свойственным ему рвением и педантичностью, всегда уверенный в том, что определённую закономерность деталей обязательно найдёт, здесь сокрушался, понимая, что зашёл в тупик. «Глухарь». Но убийства продолжаются, и искать этого упыря нужно.

Московского «джека-потрошителя» условно обозначили как «умный маньяк» и упорно продолжали разрабатывать одну версию за другой. Пуская в ход самые буйные фантазии!

…

Сейчас Морозов бродил по усыпанной ландышами лужайке и про себя рассуждал: «Он или не он?» Шестым чувством он безошибочно понимал: «Он». Но прямых улик не было. И девушку легко опознать, и ни извёстки, ни серной кислоты. Живот вспорот, и кишки на месте. У тех пятерых вся потроха находилась незнамо где, а тут вот на тебе, прям, на блюдечке с голубой каёмочкой.

Подошёл раскрасневшийся Шабалин.

– И нож, и скальпель. Одни подарки кругом, осталось только водки и закуски добавить для общего счастья. Как её перенесли-то сюда? Следов никаких. Но на ботинки можно надеть целлофан, и тогда…

– Он это, – хмуро оборвал Морозов.

– А, – догадливо протянул Шабалин. – Операция «Ы»! Чтобы никто не догадался.

– По ложному следу пытается нас пустить. А что это значит?

– Умный, козлина.

– Значит, будут ещё трупы. – кивнул Морозов. – Останавливать свою фабрику смерти он не собирается.

Шабалин завертел головой; ему всегда хотелось вставить в тезисную речь Морозова что-нибудь своё, такое-этакое, нетривиальное, не затёртое, чтобы его интеллект, наконец, расправил крылья и сам он приобрёл ореол, если не Пинкертона, то мудрого и на редкость сообразительного опера. Но обычно эта затея сходила на нет, ввиду редкой ненаходчивости Шабалина, которую тот списывал на тяжёлые условия жизни – следствие обитания бок о бок с тёщей в тёщиной подмосковной квартире.

– Но другие версии сбрасывать со счетов нельзя! – с необыкновенной серьёзностью заявил он.

– Конечно, – просто откликнулся Морозов.

– Похищение, изнасилование, зависть. Всё может быть. Мотивов много. А зависть, кстати, разрушает человека!

Видя, что его пылкие реплики не произвели должного эффекта, Шабалин оставил в покое Морозова и пошёл трепать нервы судмедэксперту Ласточкину.

А Морозов анализировал. На поверхности лежал тот факт, что ему дают подсказку. Но что он должен увидеть и понять?

– Салют наций!

Он обернулся. За его спиной стояла Анна Зубова, позавчерашняя выпускница юрфака академии, невероятно сексапильная – вырви глаз!, к тому же ещё и изобретательная на разного рода фокусы, которые иногда развлекали Морозова, а иногда сердили. Представьте, если бы вам позвонили в три часа ночи и сказали: «Поздравляю с мужским днём! Двадцать третье февраля уже наступило. Празднуем, дорогой товарищ, празднуем!» А потом включили бы какую-нибудь песню, типа «Теперь ты в армии» популярной некогда группы «Статус Кво»? Понравится это от силы один раз. Но Анна старалась удивлять Морозова как можно чаще.

А он подчинялся. Слушал по ночам по телефону дурацкие песни, подыгрывал всячески Анне при случае. Почему7 Потому что красота – страшная сила. А Анна Зубова красивая. И привлекательная, и ухоженная, и фотогеничная, как теперь принято говорить – фотомодель. И внимание такой девушки стоит многого, и Морозову такое внимание очень даже льстило. В своё время он, не раздумывая, сделал бы Анне предложение руки и сердца (ведь подталкивали его именно к этому; не дурачок же он, всё прекрасно понимает), но теперь, когда ему исполнилось сорок четыре, он понимал ещё и то, что совсем скоро, буквально через шесть лет, ему будет уже пятьдесят, а девушке вот этой, которая игриво строит ему глазки, – тридцать, и он будет казаться ей глубоким стариком, и… Он не хотел больше думать о не очень приятном и прогнозировать свою и без того невесёлую жизнь, просто обернулся и сдержанно кивнул головой на приветствие молоденькой оперуполномоченной.