– А он?

– Он – нет. Для него я – чужой и непонятный человек. Я встречаюсь с ним и вспыхиваю, а мне ведь тридцать лет! Ах, Надя, вы не знаете, что это такое. Если бы хоть один его взгляд сказал мне то, что… я ведь не могу скрывать!.. – за одну такую минуту я отдала бы все. Он тоже меня замечает, вспоминает обо мне, но не так, как я… А я вот вспоминаю иначе… Валентина Павловна опустила голову, потом подняла, и Надя увидела слезы в ее доверчивых и ясных глазах. – Вы знаете – это человек высочайшей души. Смелый. Умный. С кем ни встретится, оставляет след. Это настоящий герой, о каком я мечтала девочкой. Ах, если бы он встретился мне раньше. Я бы побежала за ним на край света. Ни секунды бы не думала! Я ведь была тогда лучше…

– Ми-илая! – Надя прижала ее руку к дивану, прикоснулась к ней плечом. – Вы и сейчас лучше всех!

За стеной, в коридорах школы, тонко разливался звонок. Учителя не спеша собирали книги, журналы, выходили из учительской.

– Хватит, хватит сплетничать! – с сердитым весельем пробасила старая математичка, проходя мимо них, и подруги, вздыхая, поднялись.

– Мы еще поговорим? Ладно? – сказала Надежда Сергеевна, глядя на подругу грустно-восхищенными глазами. – Хорошо, поговорим?

– Не знаю, что здесь интересного. Тем более для вас. Не притворяйтесь! Вы не меньше моего знаете, что такое любовь…

И Надя вдруг почувствовала на лице у себя странное, фальшивое выражение. Оно говорило: «Конечно! Я знавала любовь» – и еще: «Пожалейте меня, Валентиночка, я совсем ничего не знаю, сама себя не могу понять…»

Около лестницы они расстались, шутливо и ласково протянув друг дружке руки. С той же чужой, растерянной улыбкой Надежда Сергеевна вошла в седьмой "Б" класс. Она поздоровалась с учениками, села за стол, и все ее непонятные заботы отошли в сторону.

Со второй парты на нее угрюмо смотрела Римма Ганичева. Ее темные глаза были неприятно раздвинуты к вискам и напоминали о бинокле. Надежда Сергеевна сразу увидела и свою «лаборантку» – Сьянову, бледную и худенькую девочку-подростка, с тревожным взглядом, – и улыбнулась ей. К Сьяновой Надежда Сергеевна давно уже чувствовала необъяснимую материнскую нежность и жалость.

– Ну, как мы подготовились? – сказала Надежда Сергеевна и посмотрела на доску. Да, конечно, лаборантка опять постаралась – развесила карты и нарисовала на чисто вытертой доске контуры Севера и центра Европейской части СССР.

– Ну что ж, очень хорошо. Прекрасно, – сказала Надежда Сергеевна уже учительским тоном. И урок начался.

Она вызвала к картам троих учеников и, задав всем вопросы, мельком взглянула на Сьянову. Эта тихая, исполнительная девочка очень боялась вызовов к доске и всегда получала по географии тройки. Надежда Сергеевна решила сегодня побороть страх своей лучшей лаборантки и вдруг сама почувствовала робость.

– Сьянова! – сказала она, как бы между прочим, устало прикрыв пальцами глаза.

Девочка встала, уронила учебник и, не заметив этого, прихрамывая от страха, подошла к доске.

– Вот ты показала здесь Север Европейской части. Нанеси теперь реки Севера и покажи размещение полезных ископаемых. И не бойся, – добавила она тише.

– Я не боюсь, Надежда Сергеевна. Вот Печора… – Сьянова слабо улыбнулась и стала жирно вести мелом Печору от Двинской губы.

У Надежды Сергеевны закололо в груди. Класс негромко зашикал. Сьянова остановилась и побледнела. Потом быстро стерла свою «Печору» и на этом же месте уверенно нарисовала ветвистую Двину. Стукнула мелом и оглянулась. Все усиленно закивали. Надежда Сергеевна опустила глаза к классному журналу. Покончив с Двиной, Сьянова нанесла Печору, Мезень и Онегу. Вычертив все изгибы Онеги, она опять оглянулась, и ученики в первых рядах, косясь на учительницу, осторожно кивнули. «Не буду замечать», – решила Надежда Сергеевна. Под маленькой рукой Сьяновой быстро и верно разветвились реки Нарва и Кола с Туломой – это было сделано уже сверх того, что требовалось. «Она все знает. Ей не хватает смелости», – подумала Надежда Сергеевна, следя за ответом другого ученика. Она мельком взглянула на контур Севера Европейской части и увидела, что на нем уже показаны месторождения апатитов и тихвинские бокситы. Не было лишь Ухты. «Поставлю четыре, – подумала Надежда Сергеевна, – может быть, с этой четверки у нее начнется другая жизнь».

– Ну, – сказала она. – Что у тебя?

Оживленное лицо Сьяновой сразу померкло.

– Я что-то еще забыла, – призналась она и положила мел. – Никак не могу вспомнить.

– Садись. Ставлю тебе четыре. Сейчас мы вспомним сообща, что ты забыла.

И тут же Надежда Сергеевна заметила поднятую руку Ганичевой.

– Ну вот, Римма сейчас нам скажет…

Ганичева встала, оглянулась направо, налево и заговорила, упорно глядя в сторону, при каждом слове поднимая одну бровь:

– Вот вы, Надежда Сергеевна, поставили мне двойку за подсказки. А Сьяновой все время подсказывали. Кто? Вот и скажу – Парисова подсказывала, Слаутин, Вяльцев…

– Мы не подсказывали! – закричали сразу несколько ребят.

– Кивали! Вот и кивали, я видела! А когда Печору – Ханапетова сразу зашикала, и Сьянова стерла Печору. Так что вот… – и, не договорив, Ганичева села, и в ее оттянутых к вискам больших глазах засветилась удовлетворенная месть.

– Сейчас Сьянова сама разрешит наши сомнения, – сказала Надежда Сергеевна. Сьянова поднялась. – Оценка зависит от твоего ответа, Сьянова. Если тебе подсказывали, я поставлю два.

– Подсказывали, – чуть слышно сказала Сьянова.

– Не подсказывали! – взорвался весь класс. – Кивали! Надежда Сергеевна! Только кивали!

– Кивали, – еще тише сказала Сьянова.

– Хорошо. Я поставлю три. – Надежда Сергеевна тихо вздохнула и посмотрела на Ганичеву. – Ставлю три. Но, ребята… правду говорить с досады не лучше, чем скрывать правду. Для того чтобы отомстить, чаще применяют ложь. Но, как видите, применяют и правду. Если бы Ганичева хотела заставить Сьянову лучше работать, она должна была сначала с нею поговорить. А вы тоже хороши! Киваете… Зачем кивать?

На перемене около учительской к Надежде Сергеевне подошли несколько учеников из этого класса, притихшие, строгие, и стали просить, чтобы она поставила Сьяновой четверку.

– Ей трудно учиться, – сказала черненькая подсказчица Ханапетова. – У нее большая семья, и они бедные. Ей много приходится работать дома. Мы ей помогаем…

– Помогайте, только не подсказками, – сказала Надежда Сергеевна своим привычным тоном руководительницы и задумчиво посмотрела в окно. – Где она живет?

– На Восточной улице, в самом верху.

«Надо сходить. Схожу, посмотрю», – подумала она.

Надежда Сергеевна и не подозревала, что там, в домике Сьяновых, и начнется первый большой поворот в ее жизни.

Она хотела навестить семью Сьяновых на следующий день. Но это ей не удалось, потому что Леонид Иванович, который был в последнее время очень хорошо настроен, задумал попировать, или, как он выражался, организовать сабантуй. Надя догадывалась, в чем дело. Дроздов в Москве получил какие-то более серьезные и секретные сведения о своем новом назначении гораздо более важные, чем то, что знала она. Вот он и развеселился, не мог найти себе места и, наконец, придумал: устроить оловянную свадьбу. Как раз прошло два года с того дня, как они расписались в поселковом загсе.

Был сразу же назначен день, Леонид Иванович пригласил гостей, а к Наде была вызвана портниха. Она начала срочно шить для Нади из синего кашемира специальную свободную одежду, которой Дроздов каждый день давал новое название – то размахай, то разгильдяй – как придется. Из ближней деревни привезли старуху – родственницу Шуры, и на кухне началась работа.

Надя решила пригласить на празднество кого-нибудь из своих, чтобы было не так скучно, и сказала об этом мужу. Леонид Иванович спросил:

– Кого?

Надя назвала имена нескольких учительниц, в том числе и Валентины Павловны.