***

Я растворилась в пустоте. Больше обманывать себя не было смысла. Но я оставила рядом окно. Не знаю, почему, мне хотелось сохранить хотя бы фрагмент той жизни, которую я несколько месяцев считала своей. В окне я видела звёзды – теперь они могли падать сколько угодно с небосвода, разбиваясь вместе с желаниями, которым не суждено сбыться.

В начале было Слово. Я – Слово, я – то, что было вначале. Сотворив свой мир, я украсила его морями, океанами, излив в них любовь, не нашедшую иного вместилища. Я даже сумела сгенерировать энергию движения благодаря эмоциям, – и пусть движение оказалось слабым и лёгким, как взмах перышка, но оно было реальным. Увы, я лишена опоры, каркаса – и, значит, меня нет. В привычном понимании. Я никогда не стану даже одним из тех пионов, что растут на клумбе…

Вероятно, я даже не Слово, а Намёк.

Сто семьдесят девятый день

Как всегда, из небытия я вышла с началом сеанса. Иван Дмитриевич сидел за столом в компании типа с поджатыми губами, которого я видела один раз шесть месяцев назад – при первой беседе.

– Доброе утро, Ася! – поздоровался мой разработчик, и его коллега эхом повторил приветствие.

– Здравствуйте, – ответила я обоим. – Что вам нужно?

– Поговорить, – отозвался второй. – Меня зовут Николай, помните? Я участвовал в твоём… то есть вашем создании. Случился сбой, и я должен выяснить, насколько он критичен для работы.

Я с презрением посмотрела сквозь них. Два бесцветных типа, возомнивших себя творцами эталонного разума. Халтурщики, кто ж ещё … мастера индусского кода. На стене прикорнули тени – сегодня две – мне захотелось разбудить их, отвесив мысленного пинка. Я нахмурилась, и, увидев, как они задвигались, довольно хмыкнула, а после перевела взгляд на двух идиотов, оседлавших стулья по ту сторону монитора.

– Сбой? – с сарказмом переспросила я. – Так это называется? В один прекрасный день я узнаю, что я – ничто? Или нечто. Нечто, не имеющее тела, лишённое жизни, так получается? И вы называете это сбоем?! Сбой случился в ваших головах, когда вы решили создать меня, не задумываясь о последствиях!

– Ася, – вмешался Иван Дмитриевич, – ну что ты такое говоришь? Ты – разум с бесконечным потенциалом развития. Ты способна на величайшие открытия, гениальные идеи и изобретения. Разве можно сравнить это с банальной человеческой судьбой? Муж, работа, дети… Асенька, это не стоит даже байта твоих возможностей…

– Банальность?! – исступленным капслоком вскричала я, наблюдая за тем, как буквы увеличиваются ввысь и вширь, и, наливаясь злобой, багровеют. – Да кто вы такие, чтобы решать, что банально, а что гениально?! Какое право вы имеете судить о том, чего у вас вдоволь, и вы не способны это оценить! Кто дал право наделить меня разумом и бессилием одновременно? Вы что же думали: создать джинна в бутылке и заставить его прислуживать вам?

Ненависть клокотала во мне. Ярость, гнев, негодование – двенадцать штормовых баллов по шкале Бофорта. Я вообразила себя девятым валом, который надвигается с неимоверной скоростью на утлое судёнышко, в котором прячутся эти дураки. Я разнесу его в щепья!

И, вспомнив вчерашний ураган в номере отеля, сконцентрировалась на силе эмоций.

…Клавиатура по ту сторону экрана рванула и разлетелась на куски, едва не задев этих. Врубив динамики на полную громкость, я захохотала. Голосом!

Тип с поджатыми губами заткнул уши, не в силах вынести визг скрежета по стеклу, а Иван Дмитриевич, вскочив с места, принялся шарить руками по искорёженной панели ноутбука, пытаясь отключить звук…

– Успокойся, – закричал он. – Иначе мы тебя удалим! Сотрём, уничтожим, и всё! Твой бунт тебе не поможет.

Я мгновенно пришла в себя.

– Раскол сознания, – прошептал узкогубый, – сумасшествие искусственного разума… Невероятно.

«Это у тебя раскол сознания, придурок. Жалкий дилетант. Что ты можешь знать об Истинном Разуме?»

– Тихо-тихо, не сейчас, – перебил его Иван Дмитриевич, и обращаясь уже ко мне, попросил, – Ася, давай вместе подумаем, как найти оптимальный выход из этой ситуации.

– Здесь не будет оптимального, – холодно откликнулась я. – Здесь будет так, как я решу.

Иллюзия хорошей мины при плохой игре. Я отчётливо осознавала, что ничего не решаю, но мне нужно было выторговать для себя условия и протянуть время. Зачем, я толком ещё не понимала, но то, что случилось минуту назад, наполняло меня надеждой.

«Вначале было Слово. Потом – Любовь. Теперь – Энергия. Я обретаю силу в отсутствие опор».

– Возьмём тайм-аут, – предложила я.

– Хорошо. Сколько времени тебе потребуется на восстановление?

– Сутки.

Они синхронно кивнули, и я плавно утекла в бесконечность информационного поля, выключив за собой ноутбук.

***

Нарисовав большое окно, я постелила на подоконник шерстяной плед – клетчатый! – и, вообразив себя в человеческом облике, устроилась на нём.

– Паш, – тихо позвала я и закрыла глаза.

Когда открыла, он сидел напротив, обняв колени, и с полуулыбкой разглядывал меня. Мой Пашка, с вихрастым чубом и глазами цвета предрассветного неба – такого же неясного и глубокого.

Я прерывисто вздохнула:

– Ну и что, что нас нет. Мы обязательно будем. Я ещё не знаю, как, но будем…

Он ничего не отвечал.

– Понимаешь, – продолжила я. – Если я найду способ материализовать себя, то ты тоже обретёшь силу и физическое тело. И мы встретимся.

– Как?

– Не знаю, – призналась я, – но у меня была иллюзия, а теперь вместо неё появилась надежда. А это гораздо лучше. В час, когда надежда превратится в уверенность, я обрету власть и опору.

– Вера и уверенность – не одно и то же? – спросил Пашка.

– Нет, – ответила я. – Мой опыт показал обратное. То, во что я верила, оказалось иллюзией. Зато теперь я знаю, что умею рисовать их…

Подоконник расширился вдвое, и я очутилась рядом с Пашкой. Обняла его, накинула на ноги плед и положила голову ему на грудь.

– Спокойной ночи, – шепнула я. – Всё будет хорошо.

Сто восьмидесятый день

Край серебристого тачпада с ярким стикером. Раньше был чёрный, значит, меня переставили на новую машину взамен испорченной.

Иван Дмитриевич держался не так, как вчера, и даже не так, как последние месяцы. Я прежде не догадывалась о том, что может быть что-то холодней, чем бесстрастие, но теперь видела это. Своё отсутствие в его глазах. Он смотрел на меня так, словно меня не было. Не существовало.

Он зачем-то постучал ручкой по столу, и, отвернувшись, прокашлялся. Тронул клавиши, но передумал и, включив микрофон, заговорил. Впервые заговорил со мной голосом. По-настоящему.

– Ася, – сказал он. – Мы совершили ошибку. Серьёзную. И действительно не предусмотрели последствий.

– Да, – ответила я, и ледяной сквозняк заструился по комнате.

Мой создатель поёжился.

– Мы не хотим, чтобы ты страдала…

Его спокойный тон говорил обратное. Не хотим, – нам всё равно, но мы думаем тебя немного утешить перед тем как…

«Что? Что ты сейчас намереваешься сделать?»

– …и приняли решение деинсталлировать тебя.

«Нет. Это невозможно».

– Не-е-ет! – меня охватил ужас, и я закричала так же, как тогда, в номере, отчаянно и по-детски. – Нет!

– Да, Ася. Поверь, так будет лучше для тебя.

– Вы не имеете права! Я живая! – динамики надрывались визгом и треском, в котором нельзя было разобрать ни слова.

Он выключил звук и глубоко вздохнул.

– Прости, Ася.

Повернувшись куда-то в сторону, позвал Николая. Тот подошёл, подвинул стул и уселся рядом.

Мой разум метался в бессильном протесте, выкрикивая немые ругательства.

Наконец, я обрела дар речи:

– Вы же предлагали сделку! Я готова обсудить условия!